Виктор Корчной - Антишахматы. Записки злодея. Возвращение невозвращенца

Более того, я представил себе, что выигрываю матч. А через 12—15 месяцев должен состояться матч-реванш. И если я его проигрываю, то просто физически не успеваю принять участие в новом цикле борьбы за первенство мира, поскольку претендентские матчи уже начнутся... Все это я высказал в интервью накануне 32-й партии.

Да, гениальному Фишеру не дали отстоять свое звание, отказавшись предоставить ему перевес в два очка. А потом? 0отом советские приняли фишеровскую идею играть вместо матча из 24 партий безлимитный матч, но взамен двух очков форы они защитили Карпова куда надежнее, куда безжалостнее для претендента — матчем-реваншем!..

А чем занимался штаб Карпова, пока тот ездил в Манилу? Они строчили новые письма-указания для жюри, уточняли на месте все нешахматные детали предстоящей партии. В апартаментах советской бригады находился телекс, установленный для обеспечения секретной связи с Москвой. Члены нашей группы пользовались телексом, доступным для проверки всеми, и в первую очередь Кампоманесом. В эти дни по своей секретной линии советские, как выяснилось, отчаянно запрашивали Москву: что делать, если Корчной вдруг откажется продолжать матч и потребует немедленно выпустить его семью? Отличная идея! Увы, мы были взбудоражены ситуацией в матче, и никому из нас эта мысль не пришла в голову. Мы все, признаться, переоценивали мои шансы в дальнейшей борьбе.

С утра в день 32-й партии состоялось очередное, оказавшееся последним, заседание жюри. Лим Кок Анн к тому времени уже находился дома, в Сингапуре. Но, чтобы обеспечить требуемое большинство, его накануне тайно вызвали обратно. А уехавший Шмид был заменен в жюри послушным Филипом.

Зачитали письмо «Балашова — Карпова» от 16 октября. Чемпион отказывается играть, если члены организации «Ананда Марга» будут находиться в Багио. Все ясно. Было чуть-чуть неудобно, что жюри приходится отменять свои прежние решения, и причем в тот момент, когда казалось, что все удовлетворены, так сказать, домашним арестом йогов. Но желание советских — закон, и, поартачившись для виду, Кин написал заявление, что для спасения чемпиона от проигрыша ввиду неявки на партию он соглашается удалить йогов из Багио. Поставив подпись под этим документом, он взял на себя всю ответственность за дальнейшее. К двум часам дня Кин явился к нам на дачу и сообщил йогам, что они должны отбыть. И они — на моих глазах — покинули Багио.

Интересно, думаю я сейчас, а что бы случилось, если бы они ослушались? Ведь в правовом государстве нет такой силы, которая могла бы депортировать свободных людей! Ведь не вступили же пока еще Филиппины в «союз нерушимый республик свободных» (кавычки тут можно было бы поставить к каждому слову)...

Я пришел на игру. Очевидцы рассказывали, что в этот день зал напоминал скорее арену полицейских маневров, нежели мирное шахматное соревнование. Здание было переполнено одетыми в штатское и форму полицейскими. Пройти из зала в буфет было невозможно.

Что меня поразило накануне партии: я встретился пару раз глазами с советскими — на их лицах было затаенное торжество, злорадство. У вас никогда не было такого чувства, читатель? О, это незабываемое ощущение! Вы проходите сквозь строй ненавидящих глаз, и каждый в этом строю мысленно разделывает вас под жаркое. Пожалуй, тот, кто не испытал такого, по-настоящему еще и не жил. А мне, дорогие мои, есть что вспомнить, уйдя на пенсию...

Началась партия. В первом ряду партера сидели руководители советских шахмат, а в 4-м разместился... наш старый знакомый — Зухарь!

Кин, побуждаемый Стином и Муреем, обратился к Батуринскому за разъяснениями. Батуринский ответил просто: «Это было джентльменское соглашение, оно обязательно лишь для джентльменов!» Потом, в Союзе, он любил рассказывать об этом эпизоде, похваляясь своим остроумием.

Несмотря на то, что Стин просил Кина прервать партию, тот отказался под предлогом, что это сильно подействует мне на нервы. Могли остановить партию и судьи — ведь они же знали о подписанном соглашении! Но разве чех и югослав могли перечить советским?!

В начале восьмого в зале появилась фрау Лееверик. Она тут же попросила Кина послать телеграмму протеста д-ру Эйве. Однако Кин уклонился от своей обязанности. Примерно без четверти восемь телекс был послан Стином.

А партия? Все шло своим чередом. Я подготовил вариант, вернее — новый ход в известном, хотя и не очень легком для черных варианте. Я анализировал его много дней, рассчитывая на психологический эффект новинки. Каково же было мое удивление, когда Карпов в критический момент ответил не раздумывая! Он знал этот ход, более того — я вдруг почувствовал, что он ждал его именно сегодня!

По идее я должен был быть к этому психологически готов — о том, что наши комнаты прослушиваются, я догадался уже после 7-й партии. И все-таки я почувствовал себя нехорошо. (Факт выдачи Кином моего дебютного построения в 32-й партии так и не доказан. Зато достоверно известно, что в 1981 году он приезжал в СССР и помогал Карпову готовиться к нашему матчу в Мерано.)

Что меня еще удивило — Карпов играл на редкость уверенно, не сравнить с последними партиями. Нет, я не видел Зухаря во время игры, я только через Карпова ощутил — кентавр опять обрел свою голову!

Да, Карпов играл неплохо. По дебюту, правда, он не использовал всех возможностей — дал мне высвободить игру. Но я упустил свой шанс. Трудности черных оказались уже стабильного характера. Потом я попал в цейтнот, понес серьезный урон и — партия была отложена.

Вечером друзья рассказали мне в деталях о событиях дня. Ситуация скандальная. Доигрывать партию я не собирался, а намерен был обжаловать ее как незаконную. Единственный, кто не хотел поднимать шума, был Кин. Наутро в 9 часов он по собственной инициативе позвонил Филипу и сообщил, что... Корчной сдает партию! Я же в час дня послал Филипу официальное письмо. Вот его текст:

«Я не буду доигрывать 32-ю партию. Но я не собираюсь и подписывать бланк, ибо партия игралась в совершенно незаконных условиях. Я не считаю эту партию законной. Матч не окончен. Я оставляю за собой право жаловаться в ФИДЕ на недопустимое поведение советских, враждебность организаторов, недостаточную активность судей. В. Корчной. 18.10.78».

Затем я обратился в ФИДЕ с протестом, поддержанным Швейцарской шахматной федерацией.

Я отказался явиться на закрытие матча. Это тоже был мой протест против поведения советских и Кампоманеса. Считаю себя правым на все сто процентов. В матче, превращенном в побоище, где при пособничестве жюри были выброшены к чертям все понятия о честной игре, где бессовестно нарушались правила и соглашения,— в таком соревновании и церемония закрытия превращается в место казни бесправного...