Я не вру, мама… - Тимур Нигматуллин
– Светлана Ивановна, Родина тут ни при чем. Мне тоже не хочется на второй год. Сами знаете, какие у меня оценки.
– Знаю, – кивает Тарковская и оборачивается к классным руководителям. – Ученикам выговоры не делать, оценками не душить. Уроки вести в обычном режиме. Понятно? Расходимся по классам. Побузят и успокоятся. – Она повернулась к нам. – Муратов, Гумаров, Лаптев, в общем, завтра в восемь утра сбор у ворот школы. Как говорится, матч состоится в любую погоду, – возможно, еще кто-нибудь захочет исправить свои оценки. Одеваемся потеплее. Едем спасать капусту.
На следующий день спасать капусту из-под снега согласились еще два человека: Бениславская и очкарик-комсомолец. Очкарик был единственным, кто не снял значок.
– Опоздал на линейку, – бубнил он, – а снимать его без публики глупо.
Алиса, в отличие от меня, сказала правду:
– Светлана Ивановна, Родина тут ни при чем. Перед вами неудобно!
Утром автобус, миновав ухабы и колдобины городских улиц, вырулил на трассу.
– Вот! – водитель показал пальцем на вывеску перед выездом из города. – «Хвала рукам, что пахнут хлебом!» Для кого это написано?
– Для кого? – заинтересовался Гога, подсаживаясь поближе. – А можно к вам на площадку сесть?
– Можно, – разрешил водитель и назвался: – Дядя Саша.
– Гога.
– Грузин? – Дядя Саша закурил сигарету.
– Георгий Валентинович Лаптев. – Гога почти вплотную подобрался к водителю.
– Рулить не дам, – предупредил дядя Саша и продолжил «хлебную» тему: – Для баранов написано! Чтоб бараны помнили, кто им хлеб дает!
Гога устроился поудобнее и поддакивал водителю.
– Вот эти руки, – дядя Саша оторвал ладони от руля и показал их Гоге, – вот эти руки пахнут хлебом! Не будет рук – всё!
– Что всё?
– Хана придет! Бараны за пару лет всё затопчут, вытопчут и засрут. Уже начали! Тут ума много не надо, – он резко крутанул руль, и Бениславская схватилась за меня, чтобы не свалиться с сиденья, – дороги уже перестали ремонтировать, завтра технику разворуют, а послезавтра… – Водитель не договорил и притормозил у поста ГАИ.
Пока он показывал документы гаишнику, Гога вытянул у него из пачки две сигареты. Одну положил в карман куртки, другую мял в руке.
– Все нормально! – объявил дядя Саша. – Проверка документов… На чем я остановился? А, вот! Вот эти руки, – он вновь покрутил ладонями перед носом Гоги, – чем они пахнут?
Гога принюхался.
– Шипром.
– Вроде не похож на барана, – задумчиво произнес водитель и добавил газу. – Каким еще шипром?
– Хлебом? – исправился Гога. – Ваши руки пахнут хлебом! Прикурить дадите?
Дядя Саша протянул ему спички. Мигом рядом с Гогой оказался Магога:
– Покурим!
Я обернулся к Тарковской. Она сидела на заднем ряду и молча смотрела на происходящее. Неужели не остановит Гогу с сигаретой? Галстуки, значки, утрата Родины… Теперь сигареты! Свобода, о которой так долго рассказывал дядя Наум, наступила или вот-вот наступит, если Сталкер и дальше будет молча сидеть и смотреть на нас, словно и не завуч она, а так, знакомая тетка, у которой своих проблем хватает. Зачем ей другие? Двоечники Гога с Магогой, врун Муратов, который сжег ее дом, отличница Бениславская и очкарик-комсомолец. Зачем ей, тетке, все эти трясущиеся на кочках дети и водитель-хлебороб? Ради чего она будет делать им замечания, когда нужно занять очередь в «Целинном», пока не раскупили «что дают», когда зарплата не успевает за ценами, когда вообще лучше заниматься своими делами, а не Лаптевым, закуривающим сигарету. Что должно было проснуться в человеке такое, чтобы заставить его подняться и, стукнув кулаком по сиденью, заорать:
– Лаптев, Гумаров! А ну-ка живо выбросили сигарету!
Крик раздался такой силы, что водитель от испуга резко затормозил, и Тарковская, не удержавшись за поручни, рванула вперед и сшибла Гогу и Магогу. Те, кубарем слетев с места возле водителя, грохнулись на пол.
– Вы думаете, галстуки сняли и всё? Свобода? Такая она в вашем понимании? Все можно? – Завуч, опираясь на руки, присела на площадку. – Нет, не всё! Человеком остаться надо. – Она потрогала огромную шишку, вскочившую у нее на лбу. – Хоть сто галстуков надень или сними, хоть тысячу раз скажи, что не раб и Родина тебе не нужна, – ты от этого лучше не станешь. Это все дополнение, атрибутика, одежда… Но если нутро гнилое и только одежда из тебя делает человека, то когда снимешь ее, у тебя ничего не остается, кроме того, чтоб стать свиньей или… – Тарковская взглянула на водителя и закончила: – Или бараном, который считает, что он человек!
Дальше мы ехали молча. Гога долго крутил в пальцах сигарету и, наконец, сломал ее. Бениславская развязала рюкзак и угостила меня бутербродом. Я жевал и смотрел в окно. Поля тянулись сразу от поста ГАИ. Вдоль дороги сидели невысокие заросли смородины, за ними аккуратными квадратиками была изрезана вся степь. Плешивые поля чередовались с полями, покрытыми срезанной ботвой. Картофель, морковь и свеклу уже убрали, и только вилки капусты, как порвавшиеся от перекачки мячи, торчали на неубранных участках. Мы проехали совхоз имени Куйбышева, расположенный ближе всего к городу, затем колхоз имени Щорса, где Ишим сворачивал в сторону и расползался небольшими болотцами по степи, и, наконец, остановились в селе Родина.
– Приехали! – объявил дядя Саша. – Высаживаемся. Ждать буду у водокачки. Все видят, надеюсь, водокачку? – Он обернулся к Тарковской.
Не обращая на него внимания, завуч вышла из автобуса. Нас никто не встречал. Возле здания сельпо было пусто. Тарковская постучала в дверь.
– Выходим-выходим! – поторопил нас дядя Саша. – Чего расселись?
Бениславская схватила рюкзак и выбежала из автобуса, вслед за ней выскочили Гога, Магога, очкарик-комсомолец, я вышел последним. Двери автобуса захлопнулись, и, выпустив облако гари, дядя Саша уехал в сторону водокачки.
– Точно приехали, – сказал очкарик, – похоже, тут тоже все галстуки сняли. Водитель уехал, припасы по дороге сожрали, замерзнем к утру, и найдут нас к весне. Только Сталкер выживет.
– Почему только Сталкер? – Магога поежился от ветра. – Я выживу тоже. Из капусты берлогу построю, зиму протяну. Да?
– Все выживут. – Алиса пальцем показала на поле.
Со стороны капустных участков шагал мужчина с мешком на плече. Одет он был странно: высокие сапоги, черное драповое пальто с рыжим воротником и летняя шляпа, привязанная лентой с узлом под подбородком. Черные волосы выбивались из-под шляпы, кудрями спадая на плечи.
Тарковская заметила мужчину и двинулась к нему навстречу. Тот подхватил еще один мешок и, закинув его на шею и чуть сгорбившись, шел к нам.
– Сто десятая школа
