Дмитрий Гордон - Березовский и Коржаков. Кремлевские тайны

— По-доброму!

— По-простому… В книге я потом так все и описал, а Семья сочла это оскорбительным.

Из книги «Борис Ельцин: от рассвета до заката. Послесловие».

«…Медики поставили диагноз: либо сильный сердечный приступ, либо микроинсульт, а в таком состоянии не только вдоль почетного караула расхаживать нельзя — шевелиться опасно: необходим полный покой.

Сосковец сначала отказывался выйти вместо Ельцина на переговоры, но тут уже и Илюшин, и Барсуков начали его уламывать:

— Олег, придется идти. Изучай документы, почитай, с кем хоть встречаться будешь.

У моего крестника память феноменальная, к тому же читал он поразительно быстро.

Приближается время посадки, и тут доктор Вторушин нам сообщает:

— Президент желает идти сам.

— Как сам? — оторопел я.

Захожу в его комнату и вижу душераздирающую картину: Борис Николаевич пытается самостоятельно сесть, но приступы боли и слабость мешают — падает на подушку. Увидев меня, попросил:

— Помогите одеться, пойду сам.

Наина хоть и возражала, но сорочку подала сразу. Он ее натянул, а пуговицы застегнуть сил не хватает. Сидит в таком жалком виде и бубнит под нос:

— Пойду на переговоры, пойду на переговоры — иначе выйдет скандал на весь мир.

Врачи уже боятся к нему подступиться, а шеф требует:

— Сделайте меня нормальным, здоровым. Не можете — идите к черту…

Терпение докторов всегда меня восхищало…

Приземлились. Прошло минут десять, а из нашего самолета никто не выходит. Посмотрели в иллюминатор — почетный караул выстроен, премьер-министр Ирландии на месте, заметно нервничает. Наш первый вице-премьер тоже стоит на кухне, в двух шагах от выхода — не знает, что делать.

Ельцин обреченно спрашивает:

— Кто вместо меня пойдет?

— Сосковец.

— Нет, я приказываю остаться. Где Олег Николаевич?

Свежевыбритый, элегантный Сосковец подошел к президенту:

— Слушаю вас, Борис Николаевич.

— Приказываю вам сидеть в самолете — пойду я.

Кричит так, что на улице слышно, потому что дверь салона уже открыли, а сам при этом идти не может — встает и падает. Как же он с трапа сойдет — ведь расшибется насмерть?

Принимаю волевое решение, благо, что Барсуков рядом и, как мне кажется, молча меня поддерживает:

— Олег, выходи — мы уже и так стоим после приземления минут двадцать. Иди, я тебе даю слово, что ситуацию удержу под контролем.

Президент между тем продолжает орать, угрожает всех нас уволить с работы.

Сосковец, наконец, решился. Вышел, улыбается, будто все замечательно. Когда он спустился по трапу, я запер дверь и сказал:

— Все, Борис Николаевич, можете меня выгонять, даже сажать в тюрьму, но из самолета я вас не выпущу. Олег Николаевич уже руки жмет — посмотрите в окно, и почетный караул удаляется.

В трусах да распашонке — свежая сорочка испачкалась кровью от уколов — Ельцин сел на пуфик и заплакал. Потом стал причитать:

— Вы меня на весь мир опозорили, что вы наделали!

Я возразил:

— Это вы чуть не осрамили Россию и себя заодно.

Врачи уложили его в постель, ввели успокоительное, и больной заснул…»

— Весь мир обошли кадры, на которых во время вывода российских войск из Германии Борис Николаевич дирижирует в Берлине оркестром. Глядя на это, вы не испытывали стыда?

— Хотелось провалиться сквозь землю! Он же накануне галстук мне оторвал, когда я его не пустил к неофашистам. Дело ведь как было? Наша делегация возлагала венок к могилам погибших воинов, а рядом коричневые устроили демонстрацию. Посольство рекомендовало не подходить к ним ни в коем случае, но Ельцин был уже навеселе и решил пообщаться с «благодарным немецким народом». «Борис Николаевич, — я сказал, — нельзя вам туда», но он демонстративно направился к людям с плакатами. Что оставалось делать — я встал на его пути… Недолго думая, он ухватил меня за галстук и в порыве гнева его сорвал.

Конечно, мне было стыдно (удивляюсь, как журналисты не поймали этот момент ни на камеру, ни на фотоаппарат). Обескураженный и раздосадованный, сел я в автобус и сказал себе: «Пошел этот козел куда подальше — больше отсюда не выйду». Так и поступил, а вечером он решил извиниться — пригласил на банкет по случаю вывода войск, который устроило наше посольство. Там, помнится, я одного дипломата сильно огрел — он с бутылкой к Ельцину пробирался, хотел обслужить вместо официанта…

— Александр Васильевич, но вы видели этот кошмар, когда президент России возомнил себя дирижером?

— (Вздыхает.) Моя Ирина потом говорила, что плакала, наблюдая это позорище. Представила меня там, поставила себя на мое место…

— Не секрет, что Борис Николаевич, когда ему было особенно хорошо, любил поиграть на ложках…

— Да, это дело он обожал, и хотя слуха у него отродясь не было, чувство ритма имелось. Любимая песня — «Калинка моя», в которой он знал всего пару слов…

Из книги «Борис Ельцин: от рассвета до заката. Послесловие».

«…Этими ложками Ельцин мог задолбать кого угодно, и даже во время официальных визитов требовал: “Дайте ложки!” Если деревянных под рукой не оказывалось, годились и металлические — он ловко сгибал их и отбивал ритм исполняемой мелодии. Правда, металлические ложки стирали в кровь пальцы — мозоли потом ныли и раздражали шефа.

Ельцин родился в деревне Бутка, и там, видимо, играть на ложках было престижно. Звонко шлепая ими по разным частям собственного тела, Борис Николаевич начинал напевать:

Калинка, калинка, калинка моя…

Выгоняла я корову на росу,

Повстречался мне медведь во лесу…

Эти строчки он в упоении повторял многократно, отбивая ложками темп. Многие слушатели, не выдержав комизма ситуации, хохотали».

Вообще-то, одну песню я заставил его таки выучить наизусть — во время пребывания в Казахстане. Нас, вернее Ельцина, Назарбаев пригласил в резиденцию “Боровое” — поохотиться, пару дней отдохнуть. C самолета Борис Николаевич сошел тяжелый и сразу хотел продолжить: давайте ему на капоте, давайте еще, но Нурсултан Абишевич возразил: “Давайте сначала доедем. Стол готов — чего будем время терять?”

Короче, чтобы занять Ельцина, мы стали петь. Назарбаев прекрасно исполнял русские песни, многие знал от начала до конца. Мы с ним весь репертуар перебрали, а “Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?” исполнили, наверное, раз двадцать, и в итоге Ельцин таки ее — единственную! — запомнил. Потом, если были какие-то посиделки, всегда предлагал: “Давайте споем!” — и затягивал первым. Там, когда заканчивается куплет, вообще-то нужна пауза, но он ее никогда не выдерживал — торопился всем показать, что знает слова».