Гарольд Лэмб - Омар Хайям. Гений, поэт, ученый

– «Завтра»! – восклицала она. – У них всегда все «завтра». Они все время говорят о случившемся «вчера» и всегда все делают «завтра».

– Но они счастливы.

Айша об этом не подумала. Они жили совсем другими эмоциями: они легко начинали смеяться и так же легко начинали плакать.

– Ну а ты, Айша, – настаивал он, – сама живешь только сегодня?

– И только тогда, когда ты рядом, – ответила она, внимательно глядя ему в глаза.

В такие моменты Омара одолевали воспоминания о Ясми. Что-то во взгляде Айши и в ее привычке стремительно поворачивать голову напоминало его умершую жену. Омар понял, что все эти годы, сам того не подозревая, бессознательно искал Ясми. Она умерла так внезапно, и боль от ее потери, которой он ни с кем никогда не делился, даже с Джафараком, иссушала его, словно жар от пламени. Теперь боль ушла далеко, словно он воскрешал в памяти только красивый сон, не имевший никакой связи с реальной жизнью.

С Айшой он не мог снова испытать такое же счастье, как с Ясми, счастье сродни боли. Айша давала ему покой; ее любовь оказалась похожей на цветущий розовый сад, окруженный стеной, где розы цвели и опадали, осыпая лепестками землю, равнодушные к всему, к времени, к людской суете и шуму. Тем не менее память о Ясми прокрадывалась и в этот сад.

Однажды, когда Айша играла на солнце со своим любимым золотым обручем, он гневно воскликнул:

– О любимая моя глупышка, почему ты не сотворена из золота, ведь никто не станет вдыхать в тебя новую жизнь, после того как тебя похоронят!

Как ни странно, она залилась смехом. Она весело и радостно взглянула на свои тонкие руки:

– Ну разумеется, я не из золота. – Она задумалась, больше озадаченная вспышкой гнева Омара, нежели вникая в смысл сказанных им слов. – Мертвые, – спустя некоторое время, сказала она серьезно, – мертвы. Им уже не измениться.

– Им не измениться больше, – повторил он.

Многие годы он бился над истиной, которую эта рожденная пустыней девочка выразила так просто. Мертвые уже никогда не вернутся к жизни на эту землю. Они превратились в пыль и высохшие кости, захороненные в земле. И все же память о Ясми никогда не умрет. Порой, когда он сильно уставал, ему казалось, что, если он поднимет голову, он сумеет увидеть, как она идет по дорожке к «Обители звезд» и ее чаршаф развевается на ветру.

Две недели спустя у ворот Каср-Качика на взмыленной лошади, бока которой он яростно пришпоривал стременами, появился нарочный, привезший послание от Низама, в котором тот вызывал к себе Омара. Великий визирь требовал, чтобы Омар незамедлительно отправлялся в Рей, проявив всю возможную поспешность.

Когда на следующее утро Омар стал прощаться с Айшой, ее глаза наполнились слезами. До этого она несколько часов умоляла его взять ее с собой.

– Да хранит тебя Аллах, – прошептала она. – И не ходи среди незнакомцев без оружия.

У ворот Исхак вышел вперед, чтобы поприветствовать его, и ему показалось, что Омар заметил, как за углом мелькнул и исчез белый тюрбан и красный халат давно уволенного Замбал-аги. Ходжа резко осадил лошадь.

– Что это значит, Исхак? Почему этот черный евнух все еще слоняется здесь?[33]

Исхак смиренно сложил руки:

– После последней молитвы вчера вечером я услышал, что Защитник Обездоленных отправляется в Рей. Только Аллах знает, когда он возвратится. А разве не я защищаю честь его дома?

– Ну?

– Ни одну женщину не стоит оставлять без присмотра. Несомненно, никто не позволит такой юной женщине одной гулять в таком большом саду. Ну а поскольку Замбал-ага был не так далеко, я и подумал…

– Один из вас, – Омар повернулся к стражникам, сопровождавшим его, – пусть отыщет этого евнуха. Возьмите лошадь из конюшни и сопроводите его в Нишапур. Там, на базаре, отпустите на все четыре стороны и проследите, чтобы нога его никогда больше не ступала за эти ворота.

Он не желал уезжать, оставляя Айшу под присмотром тюремщика в ее саду.

В течение трех дней он беспрерывно двигался на запад по караванной дороге, останавливаясь на ночлег в караван-сараях. Чтобы не терять времени, он не стал заезжать в Нишапур, где могла собраться толпа народа, чтобы приветствовать царского астронома. Поскольку Малик-шах большую часть времени проводил за пределами страны, а пожилой Низам запирался в своем кабинете, где корпел над бумагами, люди Хорасана прибыли туда, чтобы взглянуть на великолепного царского астронома, этого представителя власти.

Когда на третью ночь они остановились на ночлег, к Омару подъехал всадник с ястребом на руке и почтительно поприветствовал:

– Да будет сопровождать тебя успех на твоем пути, ходжа! Вот смотри, это талисман. – Незнакомец вытащил из пояса маленькую серебряную трубочку, не толще, чем острие пера. – Час назад я выпустил моего сокола вон в той долине. Я намеревался поохотиться на цапель у реки, но вместо этого сокол выбрал себе в жертву голубя, летящего на запад. Вот держи, голубь оказался почтовым, и я нашел эту трубочку с бумагой, привязанную к его ноге. Читай! Вдруг тебе что-нибудь грозит?

Клочок бумаги величиной с палец, всего с одной строчкой на нем. «Омар Палаточник находится на дороге к Рею». Вместо подписи стояло число.

– Ничего страшного, – заверил Омар взволнованного соколиного охотника. – Голубь летел на запад?

– Как стрела в лучах солнца. И затем я услышал о твоем появлении здесь, о ходжа, именно на этом месте я сказал своим спутникам: «Воистину, ничто в мире не происходит без воли на то Аллаха».

Омар вертел в руках тонкую трубочку, раздумывая, от кого послание и кому предназначалось. В голову не приходило ничего конкретного. Только почтовый голубь знал, откуда он летел и куда направлялся, но голубь не мог ничего рассказать. От трубочки исходил слабый запах мускуса. Только люди его дома в Каср-Качике знали об его отъезде в Рей, а около Нишапура он старался проехать незамеченным.

Возможно, это один из шпионов Низама послал голубя. Кем бы ни был этот отправитель, он ожидал, что либо получатель узнает его почерк, либо определит его по номеру. У Омара не имелось ни одного шанса, чтобы обнаружить правду.

Но импульсивно он сложил трубочку и бумагу и спрятал в кошелек. Ведь по какой-то случайности, одной из сотни, голубь принес это послание к нему.

Глава 3

По разные стороны ковра стояли Низам ал-Мулк и Омар Хайям. Впервые Управитель Державы получил отказ от астронома султана на свое письмо, и он еще не мог оправиться от удивления.

– Но почему? – вновь задал он свой вопрос. – Почему ты должен бросить камень непонимания и отказа на тропу нашего сотрудничества?

Низам сохранял внешнее спокойствие, но его распирало любопытство. Почти два поколения сменили друг друга, пока он управлял делами растущей империи сельджуков. Теперь империя простиралась от пустыни вдоль Великой Китайской стены до границ Константинополя, отделенного от империи узким проливом, разделяющим Азию от Европы.

Низам поправил кольцо с печаткой на тонком пальце и стал объяснять Омару, что представляет империя. Султан, добавил он, был отцом огромной семьи; его дела должны быть равны его возвеличенному положению. Его навыки в ведении войн принесли ислам в языческие страны и народы. Его победы увеличили авторитет его рода. Однако Малик-шах был внуком турецкого варвара. Если бы он возвратился со своими четырьмя сотнями тысяч всадников и разместился в мирных городах Хорасана, люди увидели бы только воина, сидящего без дела среди них, и, кроме того, его солдаты, приученные к полю битвы, доставили бы массу неприятностей селам.

– Что такое его армия? – задал риторический вопрос Низам. – Ты прекрасно знаешь, ходжа Омар: она состоит из турок с севера, из гулямов, которые являются детьми турок, воспитанных рабами войны, обученных только воинскому делу, а также грузин, туркмен, детей арабских племен. Немного там есть людей из Хорасана и еще меньше персов или арабов из Багдада. Мы не должны давать наделы земли такому неуправляемому в мирное время сброду, который может развязать гражданскую войну. Нет, когда война на Востоке будет закончена, мы повернемся на Запад, чтобы завоевать два роскошных приза, если на то будет воля Аллаха, – сам Константинополь и Египет.

На мгновение идея поразила Омара своей очевидностью. Священная война опалит землю раскольнического халифа и последний оплот цитадели кесаря. Разве не рассматривал он падение Иерусалима именно в этом свете? Низам, высохший и ставший напоминать пересохший пергамент, казалось, продолжал оставаться непобедимым – этакий алхимик власти, фокусник, управляющий жизнями людей.

Затем иллюзия исчезла. Каждая новая кампания могла быть оплачена жизнями и богатством только очередных завоеваний. В границах нового государства, построенного Низамом, не было места для той победоносной машины, которая создавала это государство, сельджукской армии. Что они будут делать с боевыми слонами, привезенными из Индии? Или тысячами турецких офицеров, приученных жить грабежом?