Виктор Агамов-Тупицын - Круг общения

2.2

Рисунок Никиты Алексеева из серии «Бананас» с выставки «Апт-арт за забором», 1983.

Соответственно, бывая в Париже, я перестал звонить Феликсу и Жилю и избегал с ними встреч. Теперь, когда сотрудничество, как мне кажется, могло бы иметь смысл, «поезд ушел». Возвращаясь к Никите, я думаю о том, что и он теперь созрел для сотрудничества – если не с Жилем и Феликсом, то (во всяком случае) с самим собой12. И это при том, что окружающий мир буквально на глазах распадается на дробные доли (участь, постигшая Шалтая-Болтая, сидевшего на стене). Будучи соединительной тканью между фрагментами утраченной или утрачиваемой общности, императив «собирательной» компенсации (творческой, экуменической, глобалистской и т. д.) блокирует механизмы сознания, работающие в режиме дробности. И все для того, чтобы персонаж, который упал со стены, продолжал делать вид, будто сидение на ней было более значимым, чем падение13.

В 1982–1983 годах в квартире Алексеева проходили выставки апт-арта, в которых Никита участвовал как художник и как организатор (см. ил. 2.1). В интервью он признался, что «общение за бутылкой, с друзьями и мечты о должном месте в интернациональном контексте есть то, что составляет локальный контекст», а на вопрос, свойственны ли ему размышления о карьере, успехе, будущем его работ, ответил, что «не имеет ничего против дачи в Переделкино и памятника при жизни, но вполне проживет и без этого».

Алексеев известен не только как один из основателей группы «КД» («Коллективные действия»), но и как «падший ангел» концептуализма, примкнувший к Новой волне.

«Нью-вэйвер я или нет, не знаю, – говорит Алексеев (см. ил. 2.2). – Однако, разглядывая свои старые концептуальные работы, я нахожу в них многие элементы, воспринимаемые теперь как отличительные признаки нью-вэйва. Тогда они мне не были важны и даже казались ошибками, поскольку интересовало другое.

Потом произошла переориентация, тем более что к концу семидесятых годов наступил штиль: стало так скучно, что даже рябь на воде стала радовать».

В.А.-Т.: Как влияет на тебя процесс деромантизации образа автора и наличествуют ли в твоем лексиконе такие слова, как «прозрение», «вдохновение», «гениальность»?

H.A.: Влияет он на меня плодотворно, хотя в советских условиях это означало бы подрубать сук под самим собой. В нашем лексиконе наличествуют самые разные слова – и матерные, и величественные, и мусорные. Надо бы подмести, да непонятно, что останется.

В.А.-Т.: Считаешь ли ты, что искусство – это тот путь, на котором можно набрести на аутентичные вещи?

H.A.: Хотя я не знаю, где правда, но мне кажется, что искусство – один из пригодных для этого путей14.

В начале 1980-х годов Алексеев проявил себя как обозреватель и комментатор неофициальной художественной жизни в Москве. В письме от 15 апреля 1980 года он сообщил, что «„Рошаль-Донской-Скерсис“, к сожалению, вроде как засохли, во всяком случае, последнее время никак не проявляют себя в интересующей тебя сфере. Зато появились еще два „концептуальных“ дуэта: первый – Юра Альберт и Надя Столповская, второй – Захаров и Лунц. Юра рассылает объявления с предложением своих услуг по мытью полов, окон, посуды, стирки, глажки, ухода за детьми и т. д., а Захаров и Лунц выступают в роли образцовых людей. Они стригутся, носят комсомольские значки, пишут в „Комсомольскую правду“ и участвуют во всех общественных событиях: субботниках, выборах, собраниях в ЖЭКе и т. п. Названия акций: „Такой-то и такой-то следят за порядком на улице“, „Такой-то и такой-то занимаются гражданской обороной с детьми“ и т. п.».

«Недавно, – написал он в июле 1982 года, – я сделал серию плакатов на больших серо-голубых листах очень красивой бумаги, с текстами вроде „Кони прыгают лучше людей“, „Воробьи не едят друг друга“, „Снег и лед – это замерзшая вода“ и т. д., всего 10 штук. Они были расклеены в разных местах – в Москве, под Москвой, в Крыму. Еще повесил в парке полотнище темно-зеленого (2,5х2,5 м) шелка с ярко-красной надписью „Все ближе“. В основном работаю с текстами, но резон для их изготовления – не текст сам по себе, а зазор между сообщением и средой, между бессмысленной правдивостью слов и случайностью происходящего. Мне почему-то кажется, что я занимаюсь поэзией, во всяком случае, на нее это больше всего похоже».

Заканчивая, процитирую письмо 1986 года, где сообщается о том, что «Кабакова пообещали пустить в Америку на его выставку» и что «Андрей Монастырский пишет превосходные тексты шизоаналитического свойства, и время от времени акционерствует; в общении стал совершенно герметичным; больше всего времени проводит с Сорокиным; живет замкнуто, принимает у себя по средам одних и тех же людей, морщится на все, что после 70-х годов. Он сознательно постарел, хотя время от времени заплетает косу, раздевается до пояса и шаманит. Акции „КД“ – это уже чистый перфекционизм, шизофрения, закристаллизировавшаяся и переливающаяся прозрачными гранями. Тексты тоже великолепны. На мой взгляд, лучшее из написанного за последние годы. Как ты помнишь, у нас были несогласия и ругань… Теперь я понимаю, что Андрей был прав – хотя и я тоже».

Никита Алексеев – художник, поэт, эссеист. В 1976 году вместе с Андреем Монастырским и Львом Рубинштейном сформировал группу «Коллективные действия», которую покинул четыре года спустя. В 2002 году он основал движение апт-арт. В числе недавних выставок: «Виды заречья» (ГЦСИ, 2009), «Это есть. Этого нет. Это есть» (галерея GMG, 2008) и «Impressions» (там же, 2010).

11

С Феликсом Гваттари я познакомился в Нью-Йорке (1988) в связи с тем, что мы оба участвовали в «Eye on the East» – специальном выпуске журнала «Флэш Арт», посвященном России.

12

Сотрудничество с собственным я – имматериальный обмен, характерный для творческой (само)рефлексии в рамках автономных художественных практик. Для художника эта филиация (пусть даже с налетом детского нарциссизма) намного важнее, чем контракт с менторским Ichideal.

13

Этот параграф написан в Париже по просьбе Алексеева в декабре 2009 года.

14

Разговор с Никитой Феликсовичем Алексеевым осуществлен по почте в 1983 году.

Армен Бугаян

Прежде чем припасть к Бугаяну, обмолвлюсь о Пригове. В основном потому, что редко о нем говорил и мало писал. А значит, назрела потребность в компенсации, в возмещении убытков. Впрочем, за меня это сделала группа «Война», за что я ей благодарен. Речь идет об акции «Пир» в Московском метро (2007).

С Дмитрием Александровичем Приговым я общался у него и у себя дома, бывал на его чтениях в Москве и в Германии, видел его выступления с Владимиром Тарасовым и с Аленом Гинзбургом. Как поэт, Пригов чуть ли не единственный (если не считать Л.С. Рубинштейна) российский постмодернист15. И это при том, что постмодернизм – всего лишь условие или набор условий, обеспечивающих взаимодействие «искусства» и «не-искусства», т. е. межпланетные сообщения между сингулярным художественным событием и его другим – «другим искусства»16. Пример – «Fountain» Дюшана, утилитарный объект, ставший произведением искусства в чужом для него контексте, в галерее.