Сергей Есин - Дневник, 2012 год

Снова, как козы, спускаясь, пропуская этаж за этажом, по гранитным, как плиты на Аничковом мосту в Ленинграде, ступеням, на каждом этаже, казалось бы, покинутого храма можно было видеть небольшие пирамидки из осколков камней. Это до сих пор супружеские пары строят пирамидки, обращаясь с молением к Шиве послать им ребёнка мужского пола. Храм покинут, но бог ещё живёт в развалинах. Именно сын в дальнейшем должен поднести огонь к погребальному костру отца и матери. Лично у меня в этом отношении незавидная доля.

Второе, на что неизменно обращаешь внимание и на горé, и взбираясь к храму Шивы,— это постоянное, усиленное вполне, видимо, современной аппаратурой, пение. Совсем рядом с древнейшим храмом основного божества стоит огромный храм и одной его ипостаси — любимцу народа богу Раме.

Здесь всё традиционно: огромный двор, окружённый неприступными стенами, ворота, что-то вроде обелиска на входе, галереи для паломников, алтарь... Изнутри храма всё время слышатся пение и какие-то ударные, отбивающие прихотливый ритм. Это, эпизод за эпизодом, монахи поют «Рамаяну», все девять томов, и так, на протяжении чуть ли не тысячи лет,— служба, не прекращаясь ни на минуту. Монах-чтец меняется каждые два часа. Служба не прекращалась, даже когда пришли монголы. Здесь побоялись — незнакомый бог...

Существенный эпизод, который я пропустил, как раз касающийся монголов, а точнее, прихода в Индию мусульман.

Большинство больших храмов, которые я видел, исполнены по одному чертежу. Гранитный, ну каменный, низ, вся алтарная часть, внутренние залы, где выбиты в камне замечательные фигуры индуистского пантеона. Много каменных колонн, поддерживающих каменные перекрытия потолка. А на этом монументальном основании — знакомые по книгам и репродукциям многоярусные навершия. Они обычно делались из кирпича и чаще всего облицовывались керамическими пластинами. Здесь же стоят керамические фигуры, необходимые к данному случаю, богов и праведников. Видимо, это безумно смущало ранимую мусульманскую душу. Коран не разрешает реалистических изображений человеческого облика. Ну, кое-что удалось сбить и на нижних, «каменных», этажах. Но индивидуальная работа с непослушным, а часто очень упорным камнем тяжела, значительно проще пустить всё на поток. Технология была простая, но научно выверенная. Если в алтаре на пару дней развести костёр, а потом всё сооружение полить водой... И самому большому храму комплекса, и храму Рамы это довелось испытать... И храму, который мы рассматривали вчера, с каменной колесницей,— тоже.

Основное — не столько сохранить в памяти, унести на собственной сетчатке облик чужих стран и иного искусства, а пережить всё это. Переживания не стираются, в нужный момент они всплывают в душе соответствующим откликом. Поэтому дальше всё в схеме. Сильнейшие впечатления перекрывают более слабые.

Что же дальше? А дальше наша прогулка шла мимо банановой рощи, а за ней — храм тому предмету, ставшему неким символом возобновления жизни, при виде которого боярышни, героини романа Алексея Толстого, смущались. «А вы, девы, не косоротьтесь, лист у мужика фиговый». В силу особого, стыдливого отношения к этому предмету, вход в небольшой храм, похожий на цветочный ларёк, зарешечен. В обхват предмет больше бочки для горючего, на иностранный манер называемой баррелем. Обводы приблизительно те же, но чуть шире. Кому из-за решётки, когда мал манёвр для руки, удастся ухитриться и забросить монетку на узкий обвод — тот счастливец. Я оказался — тот!

В состоянии счастья я со своей группой и отправился осматривать другой гигантский, но уже действующий храмовый комплекс. Здесь что-то вроде монастыря. Идёт служба, толпы верующих берут входные билеты, здесь же дети. Обещали слона, который за денежку, которую получает не он, а служитель, творит благословение. Вернее, передаёт. Со слоном очень хотелось познакомиться, но слона увели купаться на реку. Показали, очень издалека, какую-то золотую маску, весящую шесть килограммов. Но самое главное — не тронутую монголами огромную одиннадцатиэтажную башню. Это, конечно, одно из чудес средневековой архитектуры. На стене, обращённой к Священному холму, где стоял небольшой храм Хануману, с лицом и раскраской маленького лицедея из храма Шивы, сохранились кое-какие поучительные позы и эпизоды, почему-то не шокировавшие завоевателей. Это некие фрагменты «Камасутры» — каменной поэмы о плотской любви. Правда, было высоковато, в деталях не рассмотрел. В Индии есть целый храм, посвящённый этой теме. Когда я впервые, лет сорок назад, побывал в Индии, продавались напечатанные на фотобумаге затёртые снимки некоторых знакомых по жизни сцен. Хотелось купить и привезти в Москву эти экзотические сюжеты как некое доказательство синхронности человеческого воображения, но привезти было «стрёмно». Я был тогда молодым специалистом. Очень надеюсь, что за тот крошечный отрезок жизни, который оставит мне судьба, мне удастся ещё этот храм увидеть.

Продолжая тему, должен поёрничать, что, видимо, из-за каменных любовных сюжетов этот храм облюбовали обезьяны. Они прыгают по стенам и выпрашивают бананы. Милые, естественные создания. Во дворе храма впервые за эту поездку я увидел скорченного от проказы или полиомиелита мальчишку, ползающего по каменным плитам. За что, Господи?

В семь часов мы были уже в отеле.

<...>

9 января, понедельник

...начал читать книжку Алисы Ганиевой; впрочем, я эту книжку почитываю уже несколько дней подряд. В её повести «Салам тебе, Далгат» совершенно замечательный язык. Сюжета, может быть, и нет, но есть и время, и столь любимый мною Дагестан. Ганиева, пожалуй, этой повестью становится лидером не только молодёжной русской прозы, но и безусловным лидером прозы дагестанской. Проза сразу существенно помолодела. Все эти описания стариков и старух, а я всё это раньше безумно ценил, объективно катастрофически обветшали. Жизнь вообще очень молодая штука. А если вспомнить прозу русскую, то Ганиевой удалось написать молодого героя без традиционных прибамбасов маргиналов в создании и поведении. Мы всё видим глазами весёлого и вполне современного парня, который не является моделью Сэлинджера или Миллера. Парень из ещё недавно советского Дагестана.

Книга Алисы вообще очень занятная. Здесь и результат, и высшие достижения, и истоки бытия писателя. Кроме небольшой повести, здесь ещё и очерки о Дагестане, воспоминания детства и молодости — быт и этнография. Дагестан, причём совершенно иной, тёплый, весёлый, живой. Не литературная фигура для упражнений в эпосе или фольклоре, а площадка для жизни и счастья. А молодёжь всегда хочет приключений и счастья. Если говорить о документальной части книги, то она подлинна и полна и современных, и очень старых подробностей. С точки зрения даже примитивного литературоведения сразу заметно, как написанный сначала документальный материал послужил основанием для повести. Разбирая вещи, связанные с молодостью автора, я сразу подумал, как много Алисе дали родители и советская застойная жизнь. А я вот, не выучив в молодости, всё учу и учу английский язык. Счастливые родители.