Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы - Владимир Анатольевич Васильев
При упоминании о его плафоне Василий Козьмич сразу как-то приосанился:
— Моя первая самостоятельная работа в монументальной живописи. Вместо намеченных восемнадцати месяцев трудился три года. Пришлось придумывать особого рода станки для удобнейшего производства столь большого формата картины.
— Конечно, это не барочная перспективная живопись середины прошлого века с характерной для нее эмоциональностью, стремлением к иллюзорному прорыву пространства. Новый плафон вы написали в строгих рамках классической системы. Мне нечто подобное и надо в большой ротонде, — продолжил мысль Михайлов, осторожно глядя на бывшего ученика.
— Пожалуй, задали вы мне задачку, — протянул он с расстановкой. — Тут сразу-то и не скажешь.
— Мне не сразу и надо, — улыбнулся Михайлов. — Но желательно не затягивать, — добавил он уверенным голосом и протянул руку на прощание.
— Ну зачем же вы так, — нахмурился Шебуев, ощущая вялость и холод ладони и поймав себя на мысли, что скоро и у него будут такие руки. — Есть у меня достойный на это место претендент. При мне рисовал плафон, а в марте 1833 года был возведен в звание свободного художника. В мае того же года аттестат вручали. Травин его фамилия.
— Мне бы с опытом, с работами, — поморщился Михайлов.
— С опытом? — переспросил Шебуев. По его лицу скользнула гримаса недовольства. Но быстро справившись с собой, Василий Козьмич как можно равнодушнее продолжил. — С опытом, значит? Что же, посмею вам кое-что об опыте напомнить. Так сказать, показать его оборотную сторону, — утвердительно заявил он и, уже не останавливаясь, неспешно, с некой долей сарказма стал рассказывать Михайлову, как он выразился, пренеприятнейшую историю:
— Вам известно, уважаемый Андрей Алексеевич, как Троицкий собор, пострадавший при наводнении 1824 года, отстраивал архитектор Василий Петрович Стасов по образцу старой деревянной церкви. Строили храм на личные средства императора Николая Первого и казенные деньги. К 1832 году здание было готово и началась внутренняя отделка, на которую пригласили, как вы выразились, людей с опытом, известных художников нашей Академии профессора Алексея Егоровича Егорова, бывшего профессора Александра Ивановича Иванова, академика Василия Кондратьевича Сазонова. Вошел в этот состав и я — ваш благоверный Шебуев. О! Если бы вы видели светящиеся глаза наших коллег! Почетный и прибыльный заказ в буквальном смысле всколыхнул все наше ученое сообщество. Что только ни говорили о нем ученые мужи, о чем только ни мечтали. Честно признаюсь, меня тогда в самом начале смутила возможность быстрого заработка. Но потом поддался общей эйфории и тоже оконфузился.
В июне 1833 года все художники, кроме меня, представили в Строительную комиссию эскизы будущих работ. Я взялся без предварительных эскизов выполнить три значительных образа — Спасителя, Божией Матери с Предвечным Младенцем и образ Бога Отца, несомого небесными силами. Алексею Егоровичу Егорову заказали восемь образов. Теперь — к самому интересному. Одновременно с профессорами к оформлению интерьера приступил талантливый художник, в прошлом крепостной крестьянин князя Александра Михайловича Голицына небезызвестный вам Тимофей Алексеевич Медведев. В помощники себе он взял сына Петра и… знаете кого? Никогда не догадаетесь… Алексея Ивановича Травина.
В оформлении интерьера Василий Петрович Стасов предложил использовать роспись в технике альфреско — красками по свежей сырой штукатурке — в куполах и софитах арок, оставив стены белыми и облицевав колонны и пилястры под белый мрамор. За неимением в столице мастеров, знавших технику альфреско, он и пригласил из Ярославля Медведева. Где тот нашел Травина, для меня до сих пор является секретом.
Планировалось расписать главный купол под лепнину по белому грунту кессонами с розетками, софиты арок — изображением ангелов и арабесками, а боковые купола покрыть золочеными звездами по голубому грунту с изображением кессонов и лепных ангелов во внутренней, открытой в купола полусфере. Медведев предложил дополнительно написать в больших парусах евангелистов, а в малых — пророков и картины на библейские сюжеты в боковых приделах, но это не было одобрено. Император утвердил только росписи куполов, полусфер и софитов.
В течение лета и осени 1834 года Тимофей Медведев с сыном Петром и Алексеем Травиным трудились под куполами храма. Каким же тяжелым было потрясение, когда Николай Первый, осмотрев только что законченную работу, приказал забелить росписи на всех арках, оставив только в куполах, где работал Травин. Медведев, не выдержав удара, тяжело заболел, вскоре скончался и был похоронен на Волковом кладбище.
— Ваши работы Николай Павлович царь не оценивал? — спросил Михайлов, явно желая прервать многословие коллеги.
— Ждем посещения и дрожим, — простодушно ответил Шебуев, потом вдруг спохватился, оглядел стол, подвинул несколько листов бумаги, гордо подняв вверх подбородок. — Вы хотя бы один рисунок Травина посмотрите. Нет-нет, я не настаиваю, — продолжил он чуть погодя, стараясь не смотреть Михайлову в глаза. — Не желаете работать с новичком, у которого еще сохранилась свежесть мыслей, который еще не подвержен строгому соблюдению правил и позволяет себе фантазировать без каких-то рамок — просторно, то я подумаю денек другой и непременно извещу вас о другом кандидате.
— Чем же удивил вас рисунок свободного художника Травина, коль вы так его горячо отстаиваете? — Михайлов склонил набок голову и выразительно посмотрел на Шебуева.
— В нем я себя молодого увидел, — с вызовом ответил тот.
— Ах вот как? — густые брови Михайлова, словно крылья птицы, взметнулись вверх. — Можно предметнее? Скажем, о красках, деталях картины.
— Если коротко, — Шебуев пошевелил губами, словно про себя перебирая слова, которые и будут выражать краткость. — Если коротко, то в его работе я увидел глубину пейзажа, объемность предметов, которые достигаются наложением нескольких слоев краски в такой последовательности и в такой плотности цветов, что невольно ощущаешь глубину картины, и чем ближе к центру, тем глубина эта бесконечнее. Кроме того, каждая деталь тщательно прописана. Что и надо для плафонной живописи. И еще… У него характер, — добавил Шибуев, подвигая к Андрею Алексеевичу лист бумаги, исписанный неровным почерком.
— Что это?
— Прошение Травина.
— Зачем оно мне?
— А вы посмотрите, как он просит.
— Тогда читайте, — развел руками Михайлов.
— «Занимаясь уже несколько лет по части комнатной (клеевой) живописи, я представлял на усмотрение Совета Академии труды мои, и прежде сего, не быв еще уволенным из мещанского общества, — начал тихим монотонным голосом Шебуев, с каждым новым предложением, по мере значимости текста, повышая его. — Нынче же честь имею представить в Совет Императорской Академии художеств трудов моих рисунки и покорнейше прошу оные на основании высочайше утвержденного в 19 день декабря 1830 года Прибавления к установлениям Академии удостоить меня возведением
