Богуруслан, послевоенное детство - Валентина Михайловна Фонина
ДОМ ЛЁТЧИКА И ЕГО ЖЕНА.
На нашей улице Ленинградской, на пересечении с Ворошиловской стоит и до сих пор дом, который мне очень памятен. Дом каменный с красивыми занавесками, и никогда не видно было никого вокруг этого дома и в окнах. Только я знала, что там живёт лётчик со своей женой. Для меня это были небожители, святые. Его никогда не видела, а её — это был как гром среди ясного неба! Женщина небывалой красоты: высокая, стройная, талия тонкая, каблуки высокие, на плечах белая паутинка, на голове замысловатая высокая причёска, а лицо! А глаза! Божественные черты… Красавица писаная. Глаза большие, голубые, задумчивые. Это был для меня эталон женской прелести.
ДОМ САПОЖНИКА.
Недалеко стоял дом — скворечник, густонаселённый беднотой, и на первом этаже жил сапожник. Он варил клей. Из чего, не знаю, но вонь стояла нестерпимая. Детей у сапожника была куча. Про них говорили, что они так бедны, что в ночном горшке суп варят. Так, что на фоне общей нищеты, голи перекатной, лётчик с женой были как с неба опущенные. Хотя кто его знает, кто с неба…
ДЕТСКИЙ САД.
Неподалёку был детский садик(Этот дом и сейчас стоит), я в него ходила. Воспоминания о садике остались очень грустные. Помню запах новой клеёнки на столах. Воспитательница заставляла хором благодарить за еду заведующую(?): «Спасибо!» Тогда уж я понимала, что воспитательница льстит заведующей. Помню запах ржаного хлеба. Суп давали всегда с салом, а я его не ела. Я спросила у нянечки: «А куда девать сало?» Она и говорит: «Клади Богомолову» (мальчик-татарин с улицы Транспортной, потом мой одноклассник и сосед). Я так и сделала. Как только мне налили тарелку, я тут же сало — раз в тарелку Богомолову, а он хлясь обратно в мою тарелку — брызги, шум. Из еды помню только одно вкусное — абрикосы из консервной банки. Это я ела с удовольствием. Помню, все дети сидят кружком и воспитательница вызывает читать стихи, и я встала и прочитала от начала до конца басню Крылова «Ворона и лисица». Воспитательница похвалила. Спросила: «Тебя кто научил? — Петька!» Никогда не забуду (и это плюс к теме «Детский сад», остальное всё — минус), как дяденька артист приезжал и читал наизусть сказку про глупого мышонка. «Прибегает мышка-мать тётю лошадь в няньки звать» И дядя артист загребает по полу ногой, изображая лошадь. Я ещё тогда подумала: такой большой дяденька, а таким несерьёзным делом занимается». А однажды был настоящий кукольный театр. Это было потрясение! Кукла — дед топором дрова рубит! Стояла высокая ширма и наверху куклы двигались. Однажды меня некому было взять из садика. Всех разобрали, все ушли, и я осталась со сторожихой до ночи. Кто-то потом пришёл, но я сильно плакала. На Новый год всем девочкам из нашей группы выдали костюмы снежинок, а мне не досталось, и меня нарядили в матросский костюм, как мальчика. Праздник был испорчен. Наверное, я не лезла в глаза, не ластилась, не просила, вот и осталась в стороне. Перед обедом нас сажали на горшки, когда мы приходили с прогулки. Приучали, что после обеда идти на горшок неприлично(?). Днём спали на раскладушках. Воспитательница велела ложиться на правый бок, а ладошку под щёку. (Я и до сих пор так сплю). Детсад я не любила. Наверное, потому, что воли не было, но я смирялась, слушалась.
ПЕТЬКА МАЛЕНЬКИЙ.
Наверное от Петькиного «воспитания» меня отвели в детсад. А Петька запомнился, как он как он на своих белых ровных зубах наигрывал ногтями рук песни. Меня отлупит, я реву, а он встанет на руки вверх ногами и пошёл по подвалу — я и замолкаю. Любил Петька море, мечтал плавать по морям, пел песню «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», пощады никто не желает». И ещё любил заунывную: «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах, бродяга, судьбу, проклиная, тащится с сумой на плечах»… Петька знал стихи Пушкина наизусть. От него слышала: «Ещё одно преданье, и летопись окончена моя». Пока он меня «воспитывал», я привязалась к нему и гонялась за ним с ором, нигде не отставала. Особенно мне нравилось на рыбалку с ним ходить. Далеко, за гору, на речку. По-видимому, красота родной земли вошла в меня в этом возрасте, только не помню, происходило всё на подсознательном уровне. Когда стала старше и с крёстной Васёной ходила на дойку, оценила те места: урема, запах цветов, чистой и быстро текущей воды, солнечные блики… Мы с Петькой ходили, по- видимому, отоваривать карточки на продукты (была карточная система), и вот однажды приходим в тот двор, где это происходило, а двор усыпан бумажками. Люди, счастливые, кидают свои карточки, и их разносит ветром. Карточная система закончилась, начались долгие стояния в длинных очередях за хлебом. Все годы (конец 40-х и 50-е) я только и знала, что стояла в очередях за хлебом — и в магазине «Красные бойцы», и в центре (где сейчас дворец культуры), и в Рязановке (где гостила летом). Запомнился один мальчик, он тоже, видимо стоял в очереди. А ждать было долго. Мы, дети находили себе игры, уходили от магазина в соседние дворы. И вот во дворе напротив мальчик лет пяти присел покакать, и у него выпала прямая кишка. Мне на него указали другие дети. Малыш сидел на корточках и плакал. Я помогла, как умела: подошла и своей рукой осторожно стала заправлять кишочку. Помню, что она была в пыли.
Так вот о Петьке. Было ещё одно грандиозное событие в 1947 году: не только отмена карточек, но и смена денег. Старые деньги мне были знакомы. Петька показывал мне рубль, мы его тщательно рассматривали: в углу купюры был изображён солдат в каске. И вот Петька собрался на рыбалку и я за ним. А ему надо было
