Богуруслан, послевоенное детство - Валентина Михайловна Фонина
ВОЙНА. Детство.
Когда отца забирали на фронт (ему было 37 лет, а до этого он участвовал в Финской войне 1939–1940 гг.), мать была в роддоме. Ему сушили в дорогу сухари. Жили мы на улице Чапаевской. Сколько мне было от роду, не знаю, но хорошо помню лежащей себя напротив стенки, оклеенной уютными обоями. Помню часы то ли с кукушкой, то ли просто с длинной цепью и шишками в качестве груза. На той квартире запомнилась мне тишина, покой, умиротворение. Мамочка кормила меня своим молоком, ухаживала, фотографировала и посылала на фронт фотографии.
Помню, что выводили меня гулять на улицу, на лавочку. Тогда у каждого дома была лавочка, а если дом не бедный, то ещё и парадное крыльцо украшало жилище. Дом хозяев был модный крепенький, выкрашенный краской, с парадным крыльцом и лавочкой. Лавочка тоже крашеная и уютная. Из соседнего дома тоже выводили девочку и выносили корзиночку с лоскуточкам. На солнцепёке, в тихую, ясную погоду мы с соседкой играли.
Шла война. Петя Большой устроился в газопромысел, он помог найти жильё подешевле. Новая квартира была на улице Ленинградской в квартале между ул. Транспортной и Ворошиловской, напротив городской гостиницы. Квартира наша представляла собой недостроенный особняк, который должен был состоять из полуподвала и первого этажа, но по какой-то причине этаж не построили и то, что получилось закрыли крышей. Вышел полуподвал довольно просторный, сырой и холодный. В глубине двора жила хозяйка в деревянном ухоженном доме. Дом был среди огорода. За изгородью уже была территория артели «Красные бойцы». Там всегда работала какая-то машина. Машина эта монотонно гремела железками: делали просечки в металлических полосках для изгородей. Стучали молотки, ладили вёдра, замки и прочие скобяные изделия.
Во дворе хозяйки было уютно. Летом туда не разрешалось ходить, а зимой, в снегу, я играла: лопатой проделывала ходы и «строила» город, колхоз. Часами я возилась в снегу. А летом любимым местом игры были пенёчки у ворот. В выемках в столбах на тёплом дереве мне нравилось играть.
Петя Большой провёл газ, и стало в подвале тепло. Клавдия Ивановна как могла, создавала уют. У нас была просторная комната, где стояла кровать родителей, стол, над столом большой портрет Суворова, другой стол (не для еды). Там стояли открыточки для красоты. Помню, на одной из них были изображены землеройные работы. Много людей что-то строило. На переднем плане — баба в платке корячится — толкает огромную деревянную тачку с одним колесом, нагруженную землёй. На другой открытке — Москва после дождя: всё блестит, улица, машины, и на переднем плане женщина за рулём в автомобиле с открытым верхом. Женщина видна сзади. У неё короткая модная стрижка, лёгкое красивое платье. И хотя мы видим её сзади, ощущаем, какая она молодая, счастливая. Дальше стоял шкаф. В платяном отделении внутренняя сторона была вся изрисована мною. Туда я залазила и упражнялась. Всё было чисто, убрано и пусто. Над кроватью висел ковёр, подтверждающий вкус матери и её стремление к прекрасному: на чёрном фоне две балерины на пальчиках напротив друг друга и танцевали па. За перегородкой была кухня: голландка — плита, стол, топчан, ванна цинковая, ведро и прочее. Где я спала, не помню. Наверное, на кухне. Из нашей комнаты дверь была прямо у кровати родителей. Дверь была двустворчатая. Она вела в ещё одно помещение, которое уже давали мы квартирантам. То есть сами квартиранты, а у нас ещё квартиранты. В одной комнате сразу за стеной, жил электромонтёр дядя Лёша с семьёй. Его жену помню только в связи с тем, что она завязывала мне шнурки ботинок, когда я тайком от матери воровала их, чтобы идти в «город». Дядя Лёша был спокойный и добрый. Он варил суп-лапшу, поджаривал лук на постном масле и заправлял, а потом наливал мне, и я с удовольствием ела: выхлебаю сначала жидкость, а потом самое вкусное ем — лапшу с картошкой и луком. Жили голодно. Мать варила мне в кружке манную кашу и оставляла с Петькой Маленьким. Петька съест кашу сам, а мне нажуёт ржаного хлеба в марлю и суёт в рот.
Петька Маленький ходил на улицу играть с пацанами в «чеку». Надо было подкидывать внутренней стороной ступни чеку — кусок кожи с мехом, привязанным к металлической бляшке. Петька выигрывал много мелочи. Однажды Клавдия Ивановна сказала, что нет денег на хлеб. И я отдала ей мелочь, которую выпросила у Петьки. Так всё открылось. Петьке влетело. А мне Петька погрозил кулаком и сказал, что больше никогда ничего не даст.
Однажды Клавдия Ивановна куда-то уезжала и наказала Петьке сходить в столовую, где она работала, за едой с судками для первого, второго и третьего блюда. А Петька заболел и приказал мне идти. Было мне года четыре или чуть больше. Дело было зимой. Я и отправилась. Шла — шла, смотрю, люди бегут, бегут. Что такое? — Пожар! Господи, Боже мой! Это же ужас! Я тоже туда же! Стою в толпе. Кто кричит, кто судачит, кто спасает, кто заливает. Я стояла, пока любопытство не иссякло. Побрела в столовую. Там мне всё дали, и я обратно намылилась. Брела-брела. Долго. Было очень скользко, а в Бугуруслане тогда тротуары были выложены камнями-дикарями, очень неровные. Так-то скользко, да ещё камни эти! Я и навернулась почти у самого дома. Мои судки покатились по тротуару: куда я, куда посуда. Собрала всё; явилась, не запылилась. Во-первых, очень долго ходила; во-вторых, без еды. Вот Петька бесился!
А однажды Клавдия Ивановна послала меня за дрожжами на хлебозавод, который был на нашей улице (теперь там какой-то банк), написала записку какой-то знакомой тётеньке, чтобы мне беспрепятственно выдали приличный кусок сырых дрожжей. Записку мне положили в карман пальто. Надо же сказать про пальто! Это пальто справил мне мой любимый брат Петя Большой. Никогда его не забуду! Сшито было из плаща (Ну и что?!) с подкладкой, воротником из ниток и с двумя накладными карманами! Я совсем красотка была в этом пальто! Так вот я и пошла за дрожжами. Что было в моей голове, сказать трудно (недаром потом моя любимая учительница звала меня спящей царевной), только приплелась
