Николай Штучкин - Грозное небо Москвы

Вот и все. Коротко, ясно - таков военный язык. Обычный язык боевых документов, докладов. Обычная военная арифметика: 56 самолето-вылетов. Подведен итог боевой работы: количество уничтоженных танков, автомашин, зенитно-пулеметных точек... А за цифрами - труд, пот, кровь. И нет Сережи Максимова. Погиб незаметно, тихо, выполняя обычный солдатский долг - спасал товарища. И может, даже не знал кого...

Последний, пятый по счету вылет. Одиннадцать "Чаек" и восемь МиГ-3. Идем по дороге на Серпухов. При подходе к Лопасне, справа, появляется звено "мессеров". Немцев легко отличить от наших: у них в звене четыре машины. Несутся прямо на нас. Непонятно только одно - направление их удара: кто же атакует в бок, с курсом, перпендикулярным полету цели?

- "Двадцатый", отсечь "мессеров"! - команда звену Бочарова.

И вдруг, будто ударившись в стену, с расстояния около тысячи метров немцы бросают машины в боевой разворот и пропадают так же стремительно, как появились.

Все ясно: они не видели нас до последней секунды. А увидев, сразу опешили: у нас же сила!

Вот и Серпухов. Впереди Ока. Изгибаясь, она уходит на юг. В самой выпуклой части изгиба в нее впадает Протва. На южном берегу Протвы, в районе Гостешево - Троицкое, скопились фашисты - пехота на автотранспорте. Очевидно, намерены форсировать реку, овладеть шоссе Высокиничи - Серпухов.

По ним и надо ударить.

Вот и цель. "Чайки" уходят вниз. Мы остаемся вверху, охраняем их от снующих невдалеке четырех Ме-109. Все идет своим чередом. Но вот открывают огонь вражеские зенитчики. В разрывах мечется "Чайка", "миг" с бортовым номером "8" несется на помощь - это Максимов. Он видит, откуда немцы ведут огонь. Подавив зенитку парой "эрэсов", Сережа направляется вверх, вздыбив МиГ-3 на высоте метров пятьсот. В этот момент его и настиг немецкий снаряд...

А бой продолжается. Выполнив четыре захода, "Чайки" поднимаются вверх, а мы опускаемся ближе к земле, где все дымит, полыхает.

Штурмуем шестеркой. Томилин остается вверху, в сторонке, смотрит за нами и немцами. Подходят еще четыре Ме-109. Их уже восемь. Двое, отколовшись от группы, делают попытку втесаться в замкнутый нами круг. Один между Малолетко и Стунжасом, другой между Бочаровым и Ганей.

Конечно, это игра с огнем, что не типично для немцев: из строя их вышибли сразу. Но факт такой отчаянной смелости не проходит мимо Томилина.

- Всем немедленно вверх! - слышим его приказ. Не прошло и минуты, как мы оказались над "Чайками". И надо сказать своевременно: шестерка Ме-109 уже несется на них в атаку.

Так вот почему пара фашистов пыталась втесаться в наш строй - они хотели отсечь нас от "Чаек". Вполне понятно, они не прочь завалить и кого-нибудь из нас, но все-таки главный их замысел - ударить по "Чайкам". Во-первых, потому, что уж очень вредны они для немецкой мотопехоты, а во-вторых, (и это, пожалуй, самое главное) они сейчас безоружны - если не в полном смысле этого слова, то во всяком случае боекомплект у них на исходе.

Встречаем шестерку фашистов огнем. Они уходят, но видно оставлять нас в покое пока не намерены. И точно, идут. Сначала до линии фронта, а потом километров на двадцать в глубь .территории. Не просто идут в стороне - всеми силами стараются отсечь нас от "Чаек".

После посадки и общего разбора полета, когда мы остались вдвоем, Бочаров заявил, что не будь с нами Томилина, нам бы несдобровать. Томилин поступил умно. Он разделил нас на пары, а сам остался один, чтобы обеспечить себе свободу маневра. Мы носились над "Чайками", отбивая атаки фашистов, а Томилин - над нами, зорко наблюдая за боем; и если кому-то из нас угрожала опасность, соколом падал вниз, бил врага коротким резким ударом.

И потом, вспоминая тот бой, я всегда с благодарностью думаю о Томилине. В самом деле, мы оказались тогда в положении весьма незавидном. Одно дело прикрывать "Чаек" во время штурмовки,1 когда ходишь над полем боя, когда имеешь самое главное - свободу маневра; тогда ты встречаешь фашистов огнем, с какой бы стороны они ни приблизились. И другое дело - прикрывать на маршруте, сопровождать, одновременно отбивая атаки. Если немцы заходят сзади, а они так и делают, потому что это удобно - ударить сзади, - то, чтобы отбить их атаку, надо развернуться навстречу. А им как раз и нужно, чтобы ты развернулся и "Чайки" остались одни. И получается, что ты связан по рукам и ногам, не имеешь свободы маневра. Хочешь схватиться с врагом, но не можешь. Ты можешь лишь огрызаться, а не драться по-настоящему.

Такова была ситуация. И все же мы оказались на высоте положения. Это на первый случай, когда Томилин нас выручал, и далеко не последний. И если мы оказались живыми в этом кромешном аду, что был под Москвой в сорок первом, то спасибо за это ему, командиру, не потерявшему в многочисленных боях ни одного ведомого.

Разбор полетов Томилин не откладывал в долгий ящик, проводил прямо у самолета, едва стащив с головы пропотевший в бою шлемофон. Помню, однажды сердито сверкая глазами, он процедил:

- Если меня собьют, то лишь из-за вас, слабаков. Мы промолчали. Но когда комэск немного оттаял, Ганя не замедлил "подъехать" с вопросом:

- Слово не воробей... Как вас понимать? Или мы действительно слабаки, или...

- Нет, безусловно, - перебил Ганю Томилин, - вы молодцы. С вами в огонь и воду. А ругаю не зря за ваши ошибки. Скажу откровенно, опасаюсь только немецких зенитчиков. Здорово бьют. Истребителей не опасаюсь. Трусливы, драться не любят. Сколько с ними встречались, ни разу не дали настоящего боя. Однако они коварны. Стараются зажать одного, ударить, крадучись из-за угла, неожиданно. Одним словом, шакалы. За позор посчитаю, если вдруг подобьют меня.

Этот день никогда не забудется.

На задание вышла группа в составе пяти экипажей: Шевчук, Малолетко, Хозяинов, Стунжас и Бочаров. Во главе - Николай Ульянович Стунжас. Предстояло нанести штурмовой удар по фашистским войскам в районе Волоколамска.

Они улетали, а мы остались: Томилин, я и Рубцов Сережа появился у нас в эскадрилье недавно. Не прибыл, как прибывают другие для дальнейшего продолжения службы, а именно появился случайно и неожиданно.

Рубцов - мой старый знакомый. Мы подружились в Борисоглебской авиашколе. Весельчак и балагур, он всегда что-то рассказывал, бурно жестикулируя и заразительно смеясь, и там, где он находился, всегда слышались взрывы смеха. Вместе мы пробыли недолго, месяца два: когда я начал учебу, ОР уже "ходил в старичках". В конце января прошлого года младший лейтенант Рубцов был направлен в одну из летных частей Киевского военного округа. Там он и встретил начало войны.

И вот Центральный аэродром. Октябрь. Находясь у своего МиГ-3, я увидел человека, идущего по нашей стоянке. Рослый, хорошо сложенный, несмотря на тяжелую летную одежду, он шел быстро, легко перепрыгивая через осенние лужи. Что-то знакомое показалось а его походке. Увидев меня, остановился и крикнул: