Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов
На вступлении СССР в войну с Японией настаивал и Чан Кайши. Сталин, отвечая ему 12 декабря, заявил: «Победа СССР на антигерманском фронте будет означать победу Англии, США, Китая против государств Оси»[479]. Поскольку США воевали с Японией, а СССР — нет, с декабря 1941 года гоминьдановские лидеры все больше выбирали в качестве главной опоры на международной арене Соединенные Штаты, сделав идейным обоснованием их альянса противостояние Японии и коммунизму. Это вызывало у советской дипломатии большую обеспокоенность и опасения, что экономически слабый Китай может попасть под полный контроль США[480].
Первой попыткой определить параметры более широкого военно-политического взаимодействия союзников следует считать визит в Москву Антони Идена. 15 декабря, вспоминал он, «мы наконец достигли Москвы около 11.30 вечера. Молотов и другие встречали нас, и мы прошли через обычные военные церемонии, которые были осложнены множеством осветительных ламп и фотовспышек, которые полностью нас ослепили, и я почти врезался в почетный караул»[481]. На следующей неделе состоялось пять его встреч со Сталиным и Молотовым. Они подробно изложили свое видение послевоенного устройства Европы, предложив подписать договоры о сотрудничестве в войне и на период после ее завершения. Границу Польши предполагалось продвинуть на запад за счет Германии. Должна быть восстановлена Австрия, а Рейнская область и, возможно, Бавария — отделены от Германии. СССР сохранит границы 1941 года, включая приобретения в Прибалтике, Финляндии и Румынии, а советско-польская граница пройдет по линии Керзона. «Идеи русских были уже четко определены, — удивлялся Иден. — И они мало изменились в следующие три года, коль скоро их целью было обеспечить максимально возможные гарантии будущей безопасности России»[482]. И это так. Ничего иного СССР не будет просить для себя до конца войны.
Уже на второй встрече, в полночь 17 декабря, определится проблема, которая станет камнем преткновения в отношениях союзников в годы войны. Сталин поинтересуется, нет ли ответа британского правительства на вопрос о будущих границах СССР, Иден ответит, что не в состоянии признать границы 1941 года, особенно в свете неоднократных заявлений премьера, что «Англия не может признать никакого изменения границ в Европе, происшедшего на протяжении войны».
— Удивляюсь по поводу вашего упорства, — заявил Молотов. — Мы толкуем об общих военных целях, об общей борьбе, но в одной из важнейших военных целей — нашей западной границе — мы не можем получить поддержки Великобритании. Разве это нормально?
— Уверен, что если бы здесь вместе со мной находился премьер-министр, то все равно мы оба не могли бы официально признать западную границу СССР без консультаций с доминионами и с Соединенными Штатами. Имеются и другие затруднения. Как мог бы я, например, согласиться на фиксацию польско-советской границы, не сказав об этом ни слова полякам?
— Поскольку вопрос о западной границе СССР является крупнейшим вопросом для нас, — резюмировал Молотов, — то в создавшейся обстановке лучше всего было бы отложить подписание договоров[483].
Между тем Черчилль в Вашингтоне проконсультировался с Рузвельтом по вопросу о границах СССР. Правительство США было настроено резко отрицательно по отношению к советским предложениям[484]. Последняя встреча, состоявшаяся 20 декабря, ничего уже не могла изменить. «Сталин говорит, что он, пожалуй, был бы готов подписать оба договора, быть может, с небольшими редакционными изменениями, если бы у нас не было дискуссий по вопросу о границах. Эти дискуссии вскрыли ситуацию, которой он никак не ожидал»[485]. На прощальном приеме в Екатерининском зале Иден сидел справа от Сталина, Молотов — напротив. Вспоминал Иден: «Вечер был долгим, но расслабленным. Для многих присутствовавших русских это мог быть первый случай за месяцы, возможно с начала нацистского вторжения, когда они могли насладиться таким пиршеством, и они действительно наслаждались им»[486]. Расстались в добром расположении духа. До конкретных обязательств дело не дошло.
Почему Сталина и Молотова так волновали проблемы признания границ и послевоенного устройства, ведь до конца войны было так далеко? Полагаю, они были настроены более оптимистично, чем распорядится история. Теперь уже эйфория поселилась в кремлевских коридорах, где виделось повторение наполеоновского сценария с немедленным изгнанием обессиленного и замерзшего противника с родной земли. Однако вермахт оказался гораздо крепче «великой армии» Наполеона. А к весне 1942 года германская армия была больше, чем до начала вторжения в СССР.
Сталин, воодушевленный успехами зимней кампании, настоял на продолжении наступательных операций сразу на нескольких стратегических направлениях. По свидетельству Георгия Жукова, «И. В. Сталин предполагал, что гитлеровцы, не взяв Москву, не бросят свою главную группировку на захват Кавказа и Юга страны. Он говорил, что такой ход приведет немецкие силы к чрезмерной растяжке фронта, на что главное немецкое командование не пойдет»[487]. Пошло! В качестве направления для главного удара Гитлер избрал южное — с захватом основных сельскохозяйственных житниц, выходом на Кавказ и к каспийской нефти и отсечением коммуникаций Центральной России с востока. Удар на юге был неожиданным и потому успешным, но стратегически он обернется катастрофой для Германии именно из-за «чрезмерной растяжки фронта».
В первые месяцы 1942 года заметно ухудшилось положение и западных союзников. Наступление 8-й британской армии в Африке захлебнулось, и уже в январе 1942 года войска Роммеля перешли в контрнаступление на Александрию. В борьбе за морские коммуникации в Атлантике верх брал немецкий подводный флот. Япония оккупировала свыше 6 миллионов квадратных километров с населением более 150 миллионов человек, включая Гонконг, Малайю, Голландскую Индию (Индонезию), Бирму, Сиам, Филиппины, Соломоновы острова. Японцы расширили зону оккупации Китая, вышли на подступы к Индии, Австралии и Аляске. На этом фоне отсутствие взаимопонимания между союзниками выглядело нелогичным, если не самоубийственным.
У Черчилля и Рузвельта
В начале февраля 1942 года Гарриман прилетел в Лондон и за завтраком с Майским обсудил вопрос о встрече Рузвельта со Сталиным в Исландии либо в районе Берингова пролива. Сталин счел свидание желательным, однако из-за напряженного положения на фронте предлагал встретиться в Архангельске или Астрахани. Это уже не устроило Рузвельта[488]. Но он считал «важным с военной и других точек зрения иметь что-то максимально приближающееся к обмену мнениями…» Поэтому хотел бы, чтобы Сталин обдумал «вопрос о возможности направить в самое ближайшее время в Вашингтон г-на Молотова и
