Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин
Цель моей поездки в Палестину была ясна: попасть скорее в ряды сражающихся, «несмотря на все и не считаясь ни с чем» — слова нашей песни тех времен, которая хорошо определила картину всего этого. Я верил в победу, но мои мысли отличались недетским реализмом. Думал я не только о том, как включиться в ряды воюющих, но также как стать эффективным бойцом. Без языка я мог стать обузой и поэтому решил, что с момента моего появления там я должен спешно освоить минимум иврита (к тому времени я забыл досконально все, чему учился в Вильно в школе Тарбут). А далее — спешно на фронт. Я оценил продолжительность ожидаемой войны в два года, опираясь на практику Второй мировой.
Я сделал тогда еще один шаг в разработке планов дальнейшего действия, когда и если вернусь с войны (я вполне понимал, что не все возвращаются). Сионистское молодежное движение привило мне видение будущего Израиля как страны, построенной на сельскохозяйственных кооперативах. Альтернативой этому была бы дальнейшая учеба. Выбор меж этих двух жизненных путей был одним из элементов моих дум на палубе «Марафона».
Я сошел на берег в порту Хайфы. Проверка документов прошла без проблем, хотя брови британского чиновника поднялись очень высоко, когда он переспросил: «В Боливию через Палестину?» Я объяснил серьезность болезни моей «матери» в Тель-Авиве, и он поставил нужную печать. Далее я спустился по трапу и зашагал к воротам порта. Из тени ворот выступил молодой человек и спросил на идиш: «Вы ли..?» — но назвал меня моей настоящей фамилией. Я не ответил и продолжал шагать. Тогда он спросил меня опять, на этот раз обратившись ко мне по фамилии, взятой из моих новых документов. Я ответил: «Да. Чего вы хотите?» Он сказал: «Именем Ха-Гана, передайте мне ваши документы», что я и сделал. Он эти бумажки спрятал, вручив мне другие, и далее указал на броневик, стоявший у входа в порт. Из Хайфы нас отвезли дальше на юг, в район, который был уже оставлен британской армией и где действовала новая еврейская власть. Около арабского села, мимо которого мы проезжали, нас обстреляли, но никто не пострадал. Я попал в миграционный лагерь в Раанане — на территории, которая уже перешла под контроль евреев, — и вскоре оттуда в кибуц Маабарот (от слова Ma’avar на иврите, означающем «движение, перемещение»), часть федерации Кибуц Арци (Artzi означает «моя земля»). Эта организация была многим левее сионистского движения в Польше, в котором предводительствовал мой отец, — что отвечало моим сильно «полевевшим» политическим взглядам.
Из Раананы я дважды съездил в Тель-Авив. Целью поездок было начать разбираться в новом для меня мире. Вопреки всему, что приходилось слышать и читать во Франции, я не видел никаких проявлений паники из‑за приближающейся войны и неравенства сил в ней. Единственным признаком войны было высокое число вооруженных и обмундированных молодых людей на улицах города и надписей в автобусах: «Вся страна — фронт! Весь народ — армия!», а также «Масада не падет во второй раз!». Масада была последним центром еврейского сопротивления римлянам в восстании 73–74 годов I века прошлого тысячелетия.
Мне повезло с семейными обстоятельствами: в Тель-Авиве нашлись несколько родственников и друзей семьи. Я встретился тогда с моей кузиной Олей. Она была одного возраста с моей матерью, разведена, растила сына, была спокойно-дружелюбна и всегда готова предоставить мне место переночевать без какого-либо чувства взаимного неудобства. Это она меня доучила жить вполне самостоятельно, то есть без матери, и решать мелкие ежедневные вопросы, как то: что надо чистить собственные ботинки или после принятия душа мыть ванну. Все это оказалось очень ценно для дальнейшей жизни. На время войны ее дом стал моей базой в Тель-Авиве, что упростило многое. Спасибо ее памяти!
Кибуц Маабарот
Израиль стал моим следующим миром. Будучи сионистом как в политических взглядах, так и всеми силами моих эмоций, я очень быстро полюбил этот край и легко вошел в его жизнь. В нем я нашел качества, дорогие мне и теперь. Чувствовалась дружелюбная неформальность отношений между людьми: в шортах ходили почти все, от генерала до мальчишек-школьников, а цвет хаки долго считался не только эталоном ежедневной мужской одежды, но и поведенческим символом «своих». В кибуцах жила тогда только небольшая часть еврейского населения (около 6%), но строй кибуцев определял для многих характеристики того, как жить «правильно». Физический труд понимался как выражение общего демократизма. Языком ежедневного общения был иврит, а его общее употребление большинством было простым, без вычурности. Было общим позитивное отношение к «интеллигентности»: широко признавалось, что книги, школы и театры — это хорошо и каждый должен стремиться к этому. Все это выражалось как модель поведения, широко определяющаяся словом «halutziut» («пионерство»), как ожидаемое поведение молодых израильтян.
Движение Халуц («пионер») сыграло важную роль в самоопределении еврейского населения доизраильской Палестины. Вождем этого движения в 1917 году стал Йосеф Трумпельдор, которого окружала слава солдата и политического вожака. Целью движения была подготовка еврейской молодежи к иммиграции в Палестину: изучение иврита, обучение сельскохозяйственному труду и военная подготовка для защиты новых поселений. Это движение стало частью всеобщей конфедерации еврейских профсоюзов Истадрут, основанной в 1920 году, когда среди еврейских поселенцев начался процесс организации социальных институтов, а также уважительным самоопределением в рядах сионистского движения, особенно в его молодежной части.
Израиль мне понравился как страна — в физическом смысле. Я любил и люблю иерусалимские горы, мне очень хорошо в израильской пустыне. Я обошел пешком многие районы Израиля, география которого переплетается
