Предтеча Ленина. В спорах о Нечаеве - Александр Григорьевич Гамбаров
Воспользовавшись бурными беспорядками в высших учебных заведениях Москвы и Петербурга, на арену революционной деятельности с шумом выступил пылкий и неукротимый энтузиаст Сергей Геннадиевич Нечаев. Человек решительный, с железной волей, с закаленным характером, с диктаторскими замашками, фанатично верующий в революцию, преданный ей до самопожертвования, стремящийся явно претворить свои мечты в действительность, – такой человек, пусть с макиавеллиевскими принципами, но зато, в глазах своих врагов, серьезный и опасный противник, не мог не привлечь к себе в то время пристального внимания правительства и его главного охранительного органа – III Отделения.
Впервые правительство столкнулось с его именем и деятельностью в начале 1869 г. при производстве расследований студенческих беспорядков. Расследованием этим было обнаружено, что он «был одним из главных деятелей этих беспорядков, и притом таким, – читаем мы в одной справке, составленной в III Отделении, – который воспользовался недовольством студентов за отказ учебного начальства в разрешении им иметь свою кассу для достижения личных своих целей, а именно – изменения существующего государственного строя посредством революции»… Начавшиеся розыски Нечаева оказались тщетными: 4 марта он по чужому паспорту выехал за границу, где, выдавая себя, как известно, за беглеца из Петропавловской крепости и представителя большой несуществовавшей революционной организации, сошелся с Огаревым, Герценом, его, впрочем, недолюбливавшим, и, в особенности, с Бакуниным.
Эмигрантская его деятельность, продолжавшаяся приблизительно до начала сентября того же года (в сентябре он вернулся в Россию), в достаточной мере дразнила и возмущала петербургские сферы. Не потому, конечно, что последние были осведомлены о его ближайших намерениях, переговорах с Бакуниным и т. п.: все, что Нечаев в этот период конспиративно предпринимал за границей, оставалось, по всей вероятности, тайной для них. Но правительство на каждом шагу сталкивалось с его энергичною агитационной деятельностью здесь же, в пределах России. За короткий промежуток времени, например, с марта по конец августа 1869 г., в одном только петербургском почтамте были задержаны 560 прокламаций на имена 387 лиц[32]. Цифра для того времени внушительная. А на большинстве из них красовалась подпись: «Ваш Нечаев». Те же из прокламаций, на которых отсутствовала его подпись, трактовали приблизительно о тех же явлениях текущей русской жизни или затрагивали те же политические темы, что и «нечаевские», так что авторство и распространение их, естественно, приписывались тому же Нечаеву. По официальному определению, в прокламациях этих «всякая застенчивость, всякая скромность откинуты в сторону, и яркий революционизм, бесстыдное богохульство проповедуются с невообразимым цинизмом»[33].
К концу 1869 г. взгляд правительства на Нечаева резко меняется, точнее говоря, отношение к нему обостряется. Он вырастает в глазах «петербургских медведей» в могучую и грозную революционную силу. В последних числах ноября следственные власти напали на след его беспримерной «разрушительной» работы в России, выразившейся, главным образом, в создании им из ряда более или менее революционно настроенных лиц внушительной на вид организации на началах, как оказалось после ее раскрытия, строжайшей конспирации и безусловного централизма. То был «Комитет Народной Расправы», программа которого, написанная в смелом и уверенном тоне, в свою очередь, порождала в соответственных правительственных кругах тревогу.
«Мы хотим народной, мужицкой революции, – говорилось в программе. – Не щадя живота и не останавливаясь ни перед какими угрозами, трудностями и опасностями, мы должны, рядом личных действий и жертв, следующих одни за другими, по общему, строго обдуманному и сговоренному плану, должны рядом смелых и дерзких попыток ворваться в народную жизнь и, возбудив в народе веру в нас и себя, веру в его собственную мощь, расшевелить, сплотить и подвинуть его к торжественному совершению его же собственного дела… Сосредоточивая все наши силы на разрушении, мы не имеем ни сомнений, ни разочарований; мы постоянно, одинаково хладнокровно преследуем нашу единственную жизненную цель… Мы убережем его (Александра II) для казни мучительной, торжественной, пред лицом всего освобожденного черного люда, на развалинах государства… Члены III Отделения и полиции вообще, отличающиеся особенной деятельностью и способностью ищеек, должны быть казнены самым мучительным образом и в числе самых первых»[34].
С.Г. Нечаев в 17 лет
После такого грозного предостережения «Комитет Народной Расправы» убивает колеблющегося студента Иванова. В факте pacправы над Ивановым власть была склонна усмотреть доказательство упорства, энергии и диктаторских способностей Нечаева. Этот факт, выяснившийся при производстве следствия довольно быстро, увеличивает тревогу. Вспомним, что почти одновременно стал известен список лиц, намеченных Нечаевым к «изъятию», если можно так выразиться, в первую очередь. Среди них – имена Мезенцева, Трепова, Шувалова, Тимашева, Потапова и др.
Расправа над невинным Ивановым заставляла только всех этих лиц, вершивших судьбы государства, более опасаться Нечаева, приговорившего их к внеочередной казни и могущего, если только он не будет пойман, привести свое решение в исполнение. Смерть Иванова свидетельствовала, что Нечаев вполне способен выполнить такой акт.
Нечаев рассчитывал, и искренне верил в свои расчеты, – что в следующем 1870 г., в связи с истечением срока временнообязанных отношений крестьян к своим бывшим помещикам, по всей России стихийно вспыхнут народные бунты. Строго централизованной революционной организацией, направляемой единой сильной диктаторской рукой, он надеялся придать бунтам характер огромного организованного движения крестьянских масс, которое в конечном итоге, по его мнению, должно было привести страну к социальной революции. Эти расчеты его не оставались тайной для правительства.
Далее. Это он, Нечаев, составил требовательный и суровый «катехизис революционера», отобранный при обыске у П.Г. Успенского[35]; это он написал вызывающую прокламацию «От сплотившихся к разрозненным» и другие; это он так заносчиво переписывался с соучастниками организации на особых бланках Комитета Народной Расправы, на которых красовалось зловещее изображение топора. Наконец, выяснилось, что, вернувшись в сентябре из-за границы, он привез мандат от самого Бакунина.
Сейчас мы знаем, что в действительности Нечаев далеко не представлял собою той революционной силы, за какую он выдавал себя и организацию. Все это не без умысла было им чрезмерно раздуто. Но нас здесь не интересует действительная роль его в революционном движении конца 60-х годов. Нам важно только, для уяснения последующего, определить отношение к нему III Отделения. А оно, инстинктивно склонное и в более спокойные времена преувеличивать силы своих подпольных противников, оценивало Нечаева, конечно, по-своему. Воздавая должное его таланту революционизировать массы, признавая в
