Вальтер Хартфельд - Одинокие воины. Спецподразделения вермахта против партизан. 1942—1943

Затем установили на санях пулеметы и стали ждать.

Вольфганг Ленгсфельд повернулся к Клаусу:

— У меня идея. Если мы подожжем какие-нибудь из своих саней, пламя напугает лошадей партошей. Может, выиграем немного времени. Положим в сани все, что может гореть, и запас бензина. Я добавлю несколько гранат… Будет большой пожар.

Хайнц передал приказ доставить на последние сани одежду, которая не использовалась, охапки хвороста и соломы. Было нелегко перемещаться от передних саней к задним и стараться побыстрее занять свое место в колонне.

— Господин капитан, что делать с нытиком?

Клаус подошел к Заукену и рывком вырвал кляп из его рта.

— Послушайте, Заукен. Вы можете пробежать несколько минут?

— Не знаю.

— Вам нужно это сделать, иначе вы взорветесь.

На мгновение тот сел, свесив ноги к обледеневшей дороге, затем, подгоняемый Клаусом, устремился к саням, ехавшим впереди. Поравнявшись с Заукеном, Штюмме сильно толкнул его в спину, и Заукен распластался на дощатом настиле саней.

Между тем Ленгсфельд приготовил свою горючую смесь. Он предложил всем отойти в сторону, оставив рядом с собой только Большого Мартина и еще одного солдата.

Когда все было готово, Большой Мартин с помощником обрезали поводки лошадей, которые прочно держали их недоуздки. Ленгсфельд, не прекращая бега и держась в стороне на дистанции примерно двадцать метров, швырнул две зажигательные гранаты. Сильный взрыв разорвал тишину, и большие сполохи красноватого пламени осветили дорогу. Затем коммандос без промедления последовали своим путем.

Головные сани партизан, очевидно, остановились. Лошади встали на дыбы и рванули в сторону. Опасаясь, что обочины дороги заминированы, русские тщательно проверили местность в стремлении обойти место пожара. Когда преследование возобновилось, они потеряли еще десять минут.

Коммандос быстро приближались к Алешенке. Люди, на грани истощения, побросали в сани все свое оружие, потом свои полушубки. Большому Мартину показалось, что его ноги превратились в лопасти ветряной мельницы, которые вращались сами по себе.

У первых изб Алешенки Клаус дал предупредительный сигнал, и люди повалились на снег, хрипло дыша и обливаясь потом.

На сигнал прибыли Ханс Фертер и Гюнтер. Врач начал поднимать людей пинками и заставил их одеться. Потом он занялся Заукеном, который неподвижно лежал в своих санях. Он клацал зубами и, казалось, бредил. Сочувствуя, Гюнтер велел двум солдатам отнести Заукена в лазарет. Те были настолько взбешены, что готовы были свернуть пациенту шею. Ханс Фертер приказал принести горячий суп, крепкий кофе, сахар и сигареты, поскольку сейчас не было сомнений в необходимости передышки. Было бы странно, если бы основная часть партизан подошла к деревне.

Яковлев хорошо продумал, как преследовать коммандос до конца, но времени до рассвета оставалось недостаточно, а ввязываясь в бой, он нарушил бы приказы из Москвы. Партизаны повернули назад, диверсионные проекты, задуманные на ночь, не осуществились.

На следующий день Гюнтер сообщил Клаусу, что у Заукена двустороннее воспаление легких и что, несмотря на сульфамиды, его состояние не очень обнадеживает. Нужно срочно предупредить отделение СД.

Когда об этом сообщили Хайнцу, он сокрушенно покачал головой:

— Умереть на носилках — вот все, что может сделать этот бедняга. Наконец-то мы от него избавимся. Но пожалуйста, Клаус, выбирай следующего кандидата лучше.

Как только в Брянске узнали о болезни Заукена, с первым же конвоем в Алешенку прибыли два офицера СД. Состояние больного сильно ухудшилось, и, с выражением лиц, соответствующим обстоятельствам, они пришли побеседовать с Клаусом. Тот заявил им, что если в его группу пришлют такого же офицера, как этот, то он немедленно отошлет его обратно. Ему нужны хорошо подготовленные, обученные люди в хорошем физическом состоянии, а не хлюпики. Раздосадованные, офицеры СД заверили Клауса, что сделают в Брянске все, что необходимо, но, по их мнению, из-за зимы руководство СД временно воздержится от посылки другого офицера. Ночью Заукен умер, и его похоронили без траурных церемоний. Курта Рейнхардта, произведенного в унтер-офицеры, назначили командовать бывшим взводом Манфреда.

С приближением Рождества в районе, казалось, установилось подобие перемирия, и люди при поощрении Гюнтера начали строить планы.

Людвиг и Эрнст Райхель много передвигались, не заботясь о приказах и правилах. Они тайком присоединились к одному обозу и привезли назад какие-то безликие мешки, которые поспешили спрятать. Женщины, также захваченные предпраздничной атмосферой, делали уборку в домах, расчищали от снега проходы к избам.

Гессенцы срубили в лесу несколько елей, украсив их бумажными цветами. Вечером в сочельник в большом теплом амбаре все коммандос — солдаты и офицеры — праздновали Рождество. Часовые менялись каждые полчаса, чтобы все егеря смогли временно забыть в эту ночь лес, снег и насилие.

Через минуту Ха-Йот включил, не подумав, радиоустройство и непроизвольно поймал передачу из Москвы:

«Утром 24 декабря 2-я гвардейская армия и 51-я армия окончательно отбили наступление фашистских войск Манштейна и Гота. Немцы повсюду отступают, и, несмотря на яростные контратаки, их танковые силы отброшены за реку Аксай. Последняя надежда немцев на деблокирование своих войск в Сталинграде только что рухнула навсегда. Час возмездия близок. Наши корреспонденты на передовой сообщают, что фашистам больше нечего есть, их раненые умирают десятками тысяч. В этом районе установился сильный мороз и дуют сильные ветры. 6-я армия потеряла…»

Хайнц и несколько солдат, услышав эти новости, выпили залпом по большому стакану водки. Клаус, желая спасти несколько часов забвения, повернул валик настройки на Берлин. Это было катастрофой. Мужественный голос говорил с волнением о доблестных воинах Сталинграда. В этот вечер в каждом доме немцы, собравшись вокруг традиционного рождественского стола, думают о тех, кто вдали от родины защищает цивилизацию от свирепых большевиков и…

Удар ноги заставил приемник подпрыгнуть. Люди начали ругать Гитлера, генералов, Сталина, красивых женщин, Красную армию и национал-социализм.

Клаус был вынужден накричать на них, чтобы водворить тишину. Что касается ужасно пьяного Большого Мартина, то он бросился в постель, бормоча со слезами в голосе:

— К счастью, мы, по крайней мере пока, свободные люди.

В Рождество, в восемь утра, полковник Брандт поднял коммандос по тревоге. В засаду попал обоз, и Клаус с людьми должны были немедленно срываться с места.