Ирвинг Стоун - Происхождение

Из тридцати шести дней, которые "Бигль" занимался съемкой Галапагосов, двадцать Чарлз провел на берегу.

Здесь в изобилии водились игуаны длиной от двух до трех футов с чередующимися оттенками цветов от желтого до розового и пурпурного (так что сама безобразность животного казалась красивой). Их норы были столь многочисленны, что порой негде было поставить палатку. Эти огромные ящерицы питались ягодами и листьями, в поисках которых частенько взбирались на деревья. Влагу они извлекали из сочных кактусов.

От непрестанного собирания коллекции у Дарвина голова шла кругом одних только птиц было свыше двадцати видов, причем – он твердо знал – еще никем не изученных. Вокруг все цвело, поскольку экспедиция прибыла на острова как раз в пору цветения: шероховатые травы, кактусы, мхи, папоротники, солелюбивые суккуленты. Когда вельботы, один под командованием Чафферса и Меллерша, другой – лейтенанта Саливена, отправлялись на съемку побережья других островов, экипажи собирали для Чарлза маленьких черепах, змей, птиц (чаек, сарычей, сов, глупышей, певчих птиц, голубей и земляных вьюрков), а также всякого рода растения. Чарлз хорошо их проинструктировал, и весь улов с каждого из островов помещался в отдельный мешок.

За все время плавания "Бигль" попал в беду лишь однажды, когда подошел к концу запас воды, а пополнить его оказалось невозможным, так как единственный источник пресной воды размыл океанский прибой. Команду перевели на половинные порции. На Албемарле Чарлз взобрался на вулкан, на дне кратера которого виднелось голубое, чистое и совершенно круглое озеро, со всех сторон окаймленное ярко-зелеными суккулентами. Кое-как спустившись по стене, усыпанной золой, задыхаясь от пыли, он зачерпнул ладонью воду и обнаружил, что она такая же соленая, как и морская; то же самое повторилось в бухте Сан-Хулиан, когда он пытался раздобыть воду мучимому жаждой капитану Фицрою.

Их спасло американское китобойное судно: офицеры любезно предоставили им три фляги с водой и вдобавок, в качестве подарка, ведерко лука. Капитан Фицрой поблагодарил американцев.

В первый раз сойдя на берег острова Чатам, Чарлз сравнил его с "возделанной частью ада, как мы его себе представляем". Теперь он думал совершенно иначе, потому что все острова, на которых он побывал, ошеломляли не только богатством животного мира, но и первозданной нетронутостью. За исключением гигантских черепах, тысячи которых стали жертвами китобойных судов и пиратских шхун, все формы жизни здесь размножались, счастливо избежав всякого влияния на них человека, оставаясь такими, какими сделало их естественное развитие, продолжавшееся миллионы лет, минувших со времени рождения самого архипелага после ряда вулканических извержений. На земле, насколько он знал, не существовало иного места, где природу можно было лицезреть такой, какой она была в день сотворения мира, – настоящая лаборатория жизни в ее изначальной форме.

Но как, спрашивается, на каждом из островов при этом развились свои собственные, весьма отличные от других виды? И еще важнее – почему?

…Вместо того чтобы двигаться прямо на север, в Англию, капитан Фицрой принял решение взять курс на запад, к берегам Бразилии, в Баию, чтобы проверить расхождения в определении долготы этой точки. Хотя он и был полон нетерпения как можно скорее завершить кругосветное плавание в Южном полушарии, тем не менее вторично вернулся в Баию тем же путем, каким "Бигль" прибыл туда из Англии. 4 августа 1836 года Чарлз писал Сюзан: "Эти зигзаги – одно мучение. Последний прямо-таки доконал меня. Как отвратительно, как ненавистно мне море и все корабли, которые по нему плавают!"

Последнюю остановку они должны были сделать в Пер-намбуку, где бразильский берег выдается далеко в море, и затем отплыть на родину через Азорские острова. Из дома меж тем продолжали поступать приятные вести, и это еще больше увеличивало его нетерпение.

От Каролины он получил датированное 28 декабря письмо – одно из тех, что гонялись по морским волнам взад-вперед за неуловимым "Биглем". Лежа на софе в капитанской каюте, он читал его: "…а сейчас послушай, сколь велика здесь твоя слава. На рождество наш отец получил записку от профессора Генсло с самыми лестными словами в твой адрес. Он пишет, что рад твоему скорому возвращению, когда ты наконец сможешь "пожинать плоды своей настойчивости и по праву занять место среди первых натуралистов мира". Вместе с запиской он также препроводил отцу несколько экземпляров выдержек из твоих писем ему, отпечатанных для распространения в узком кругу. В небольшом предисловии к ним сказано, что письма изданы "для членов Кембриджского философского общества ввиду большого интереса, вызванного некоторыми из содержащихся там геологических наблюдений, обнародованных на заседании, которое состоялось 15 ноября 1835 года". Представь, что отец с места не вставал до тех пор, пока не прочел твою книжку до самого конца, и был явно польщен. Ему так понравился простой и ясный стиль, каким ты излагаешь свое описание! Особенно же пришлась ему по душе твоя искренняя манера письма и отсутствие всякой претенциозности. Отец уже раздал несколько экземпляров тем, кто все это время не переставал справляться о тебе…"

Его длинное сухопарое тело начала бить дрожь. Глаза его увлажнились. Когда-то Адам Седжвик сказал, что он будет среди первых естествоиспытателей Европы, а теперь профессор Генсло заявляет, что он займет место среди первых натуралистов мира!

– Боже! Да что такое со мной происходит? А я и ведать ничего не ведаю. Неужели все правда? И я нашел свое настоящее призвание? Выходит, не судьба мне быть похороненным под вязами, окружающими мирную обитель сельского викария?

Только тут до Чарлза дошел весь смысл письма сестры. Отец прочел его книгу от начала до конца и с уважением отозвался о его работе. Он настолько гордится своим сыном, что считает возможным раздавать экземпляры его книги близким знакомым. Означает ли это, что он позволит ему посвятить всю свою жизнь науке и не будет считать, что он, Чарлз, нарушит в этом случае еще одно свое обещание? Что ж, если отец и в самом деле поддержит его, то у Чарлза будут в запасе не только два положенных года, пока не освободится место викария, но и все последующие годы, чтобы по-настоящему разобраться в своих записных книжках по геологии и в дневниках, обработать их и подготовить монографии, которые, как он надеялся, со временем можно будет издать по всем разделам собранной им коллекции. В общем продолжить работу натуралиста, куда бы она его ни завела.

Открывавшаяся перед ним перспектива творчества на всю дальнейшую жизнь в той области, которую он любил больше всего на свете, наполнила его несказанной радостью. Отец больше не будет смотреть на него как на шалопая, не бросит ему в лицо: "Тебя не интересует ничего, кроме стрельбы, собак и охоты за тараканами, ты станешь позором не только для самого себя, но и для всей нашей семьи". Отныне бездельником его уже не назовет никто. "В жизни, – думал он, – ничего вроде бы нельзя заранее рассчитать и запланировать. Однако настает момент – и склонения магнитной стрелки выстраиваются в один ряд, так что капитан знает, где именно он находится в море и куда держать курс, чтобы укрыться в гавани".