Александр Петряков - Сальвадор Дали. Божественный и многоликий

Но посмотрим еще раз на ее портрет. Правый, под прямой бровью, глаз, расположенный ниже левого, кажется пустым и безжизненным, он похож на камушек агат или оливку, зато левый манит к себе и призывает, он полон молодой и неиссякаемой жизни, в нем нет той щемяще неподвижной тайны, что сковала правый глаз, но вместе они производят удивительно притягательное ощущение власти и силы, причем власти не тиранической, жестокой, а уверенной в себе силы женского притяжения, что призывно сквозит в каждой черточке ее полного неведомой интриги лица, широкоскулого, с волевым подбородком и хищными крыльями носа. Этим портретом Дали рассказал все, что знал о своей жене, что угадал в этой скрытной, прятавшейся от всех и от него скрытной душе, обладавшей магическим даром подчинять себе сладкой силой женской власти, которой был покорен художник, признававшийся, что испытывал радость от ощущения быть рабом этой женщины…

И в то же время при взгляде на этот портрет, возникает, несмотря на теплый золотистый колорит, ощущение немоты, скованности и безжизненности. Гала, словно в легенде о царе Мидасе, кажется золоченой статуей, не до конца разгаданной, так и не раскрывшей всех своих тайн…

Но мы оставили наших героев в скромной гостинице на юге Франции, где Дали работал над «Человеком-невидимкой», а Гала читала и гадала на картах, сказавших ей, что от некоего человека они получат деньги, в которых сильно нуждались. Так оно и вышло. Виконт де Ноай выслал чек на двадцать тысяч франков в счет будущей работы художника. Это было как нельзя более кстати, ибо галерея Гоэманса закрылась, причиной чему послужил бракоразводный процесс хозяина, и галереей временно взялся руководить Бунюэль. Гала тотчас же ринулась в Париж, чтобы стребовать с Гоэманса деньги за проданные на выставке работы Дали, и это ей удалось.

Таким образом у них оказалась сумма, которую Дали решил потратить на покупку жилья в Кадакесе. Он не хотел жить нигде, кроме милого его сердцу родного края, с которым его связывало слишком многое. Здесь он впервые почувствовал себя художником и окреп в своей духовной избранности, провел немало чарующих часов созерцания великого хаоса природы на скалах мыса Креус; здесь крепла и наливалась творческим взаимообогащением дружба с Лоркой, и здесь, наконец, он встретил свою судьбу, чаровницу Галу, Градиву, спасшую его от безумия. Так вот, у него возникла идея на эти деньги купить крошечный рыбачий домик в самом дальнем углу Кадакеса, в деревеньке под названием Порт-Льигат, у сыновей полусумасшедшей Лидии по прозвищу Умница.

Из «Тайной жизни»:

«Сыновья Лидии жили в Порт-Льигате, откуда до Кадакеса пятнадцать минут ходьбы. Там, у самого моря, стояла их жалкая лачужка с проваленной крышей, обвешанная рыболовными снастями. Там, сразу за кладбищем, начинается иссушенный, каменистый, инопланетный пейзаж — другого такого нет на земле. Утром, четкий и строгий, он светится какой-то дикой, горькой радостью, а в сумерках набухает болезненной жгучей тоской. Оливы, сияющие и парящие утром, на закате сереют, наливаясь тяжелым свинцом. Утренний бриз морщит волны улыбкой, а под вечер море у Порт-Льигата замирает озером, отражая небесную драму заката». Какая проза, а! Какая замечательная проза, поэтичная, близкая Лорке. С наслаждением и завистью цитировал я этот отрывок. Какой большой вышел бы из Дали писатель, займись он только литературой!

В Барселоне, откуда намеревались отправиться в Кадакес, Дали и Гала зашли в банк, чтобы обналичить чек. Там, как пишет Дали в «Тайной жизни», «…был поражен тем, что кассир чрезвычайно учтиво обратился ко мне:,Добро пожаловать, сеньор Дали!“ Если бы я знал, что известен всей Барселоне, то принял бы это как должное и, наверное, обрадовался такому свидетельству своей популярности, но я понятия о ней не имел и перепугался. Обернувшись к Гале, я прошептал:

— Он меня знает, а я его — нет!

Гала разозлилась — опять эти детские страхи, эта провинциальная неуклюжесть! Я расписался на обороте чека, но, когда кассир протянул за ним руку, заявил, что чека не дам, и объяснил Гале:

— Когда принесет деньги, тогда и отдам чек!

— Что он, съест твой чек, что ли?

— Может, и съест!

— Да с какой стати?

— А с такой, что я бы на его месте — съел!

— Да хоть бы и съел! Деньги твои никуда не денутся!

— Деться не денутся, да что толку? Все равно ни грибов, ни дичи на ужин нам сегодня не видать!

Кассир взирал на нас с бесстрастным видом — ему было не слышно, о чем мы говорим (я предусмотрительно отвел Галу в сторону). Наконец она меня убедила. Я подошел к кассе и, смерив служителя презрительным взглядом, кинул в окошко чек:

— Извольте!

Я так и не привык к унылой ненормальности людей, которые населяют мир, — приходится ведь с ними иметь дело! Нормальность ставит меня в тупик. Я-то знаю:,То, что может случиться, никогда не случается“».

Очень верно подмечено. В мире все все происходит так, как оно происходит. И в программу собственной судьбы человек не волен внести ни одной поправки.

Сальвадор объявился в родном Кадакесе со своей спутницей в марте 1930 года и купил за 250 песет у сыновей Лидии домишко площадью в двадцать один квадратный метр, без света и воды.

Узнавший о планах сына поселиться в Порт-Льигате нотариус Дали Куси был взбешен и, как мог, старался этому помешать. Галу и Сальвадора даже не пустили в гостиницу, и им пришлось снять комнату в пансионе, куда их устроила бывшая служанка Дали.

Они наняли плотника для ремонта ветхого жилья и, объяснив, что тому надо сделать, уехали в Барселону для чтения лекции, а когда вернулись, чтобы досмотреть, как идут дела, имели неприятный разговор с жандармами, действовавшими по наущению отца. У нотариуса, как у нас говорят, все было схвачено. Для Сальвадора это было просто кошмаром, он и представить себе не мог своей жизни где бы то ни было вне родины и совершенно был обескуражен таким оборотом дела. Но все же он твердо решил выстроить в Порт-Льигате дом, и в этом его поддерживала Гала, хотя совершенно непонятно, почему ей, избалованной комфортом парижанке, хотелось поселиться в этом захолустье, где проживало всего полтора десятка рыбаков.

Отец Дали был также тверд в своем намерении не допустить того, чтобы его сын жил тут с этой, как он ее называл, «ля мадам». Он даже написал письмо Бунюэлю, где откровенно угрожал сыну физической расправой, если он вздумает тут строить себе жилье.

Влюбленные вынуждены были, по настоянию жандармов, покинуть Кадакес и уехать в Париж. Дали страшно досадовал, что съемки на натуре «Золотого века», которые должны были начаться на скалах родного побережья в апреле, будут проходить без него.