Слабак - Джонатан Уэллс
– Тебе нужен вон тот хиппи. Его зовут Джон. Хотя он немного странный.
Услыхав призыв, Джон пробился сквозь толпу. Он был небольшого роста, как и я, но, судя по одежде, не легковес и в лучшей физической форме, чем я. На нём была обычная зелёная куртка «милитари» во вьетнамском стиле (поверх того, что, как я узнал позже, составляло его постоянный гардероб: узких джинсов и чёрных громоздких ботинок).
– Джон ищет новую комнату на одного или с соседом, – бросил Аксель. – Есть варианты?
– Да… Живи с нами в Пристрое. В комнате у Ибенге есть свободная кровать. Я думаю, он где-то здесь, – произнёс Джон, вертясь по сторонам. – Ибенге! – крикнул он, а мне пояснил: – У него, кстати, лучшая трава в Лозанне. Дипломатические привилегии!
– А что это значит? – спросил я.
– Отец Ибенге – министр по религиозным вопросам в Конго. Поэтому привозит всё, что хочет: таможня не имеет права проверять, потому что его отец в кабинете министров.
К нам подошёл самый темнокожий мальчик, которого я когда-либо видел.
– Кто это? – спросил он на медленном, почти ленивом французском наречии, указывая на меня.
– Новичок из Нью-Йорка, – протянул Джон в ответ.
– Что здесь произошло? – спросил он, указывая на мой гипс.
– Катался на лыжах, – объяснил я.
– В Киншасе мы не катаемся на лыжах, – бросил он небрежно, со своим томным акцентом, имея в виду родной город, столицу Конго. – У нас только у коммунистов ноги поломаны… Пойдём со мной. Покажу комнату.
Мы вместе пошли обратно по холму в сторону Пристроя.
– Что мне сказать Бюлеру? – спросил я его. Я предположил, что он лучше знает, как получить то, что ему нужно от руководства.
– Ты хромой. И в гипсе до трусов. Поэтому не можешь подниматься и спускаться по лестнице семь раз в день. Это просто невозможно, – пояснил он рассудительно.
* * *
В Пристрое имелось всего два этажа, на каждом из которых жили по пять человек. Комната, которую нам с Ибенге предстояло делить, казалась большой и имела выход на балкон.
– О, действительно хорошая мысль, – обрадовался я.
– Посмотри на этот пейзаж! – указал он на вид, открывавшийся из окна. Перед нами виднелись красноватые крыши города и Женевское озеро вдали. Озеро просматривалось так же хорошо, как и из дома Митников. Справа, за стенами других зданий, можно было рассмотреть двор психиатрической больницы.
– Formidable![44] – не сдержался я.
– Иди поговори с Бюлером, пока тот не подселил ко мне какого-нибудь турецкого психопата, – попросил он.
Бюлер встретил меня в дверях. Прежде чем я успел произнести хоть слово, он с готовностью осведомился:
– Другую комнату?
– Да, с загипсованной ногой мне тяжело подниматься по лестнице, – вздохнул я.
– Что, хочешь в комнату к Ибенге? – уточнил он.
Я кивнул.
– Только требуется особое внимание, – предостерег он. – Там совсем рядом, по соседству, находится психиатрическая больница.
Позаимствовав в сарае тачку, я перевёз все те вещи, что не поместились в мои потёртые синие чемоданы.
Когда я открыл дверь своей новой комнаты кончиком костыля, мне на голову обрушился водопад, с куртки побежали ручьи. Я ошеломлённо посмотрел на ухмылявшегося Ибенге, что прислонился к подоконнику.
– Добро пожаловать, Уэллс! – произнёс он с улыбкой, голосом почти как у моей еврейской бабушки по отцовской линии, говорившей на идише.
– Ну что, отличный розыгрыш? Надеюсь, твой гипс не размок!
Я высушился, установил стереосистему и пошёл заглянуть в комнату Джона по соседству. Тот стоял, широко расставив ноги, перед мольбертом с картиной, на ней были изображены маленькие белые сферы на пятнистом красном фоне (возможно, спутники или планеты, кружащиеся в космосе). Из огромных наушников, придававших кудрявым волосам Джона безумную форму, я услышал, как Дженис Джоплин пела “C’mon now, baby”[45], когда он наносил на холст между белыми дисками новую краску. Я ретировался, пока он не заметил меня, и вернулся к Ибенге, закручивавшему косяк с марихуаной, которую он достал из зелёного мешочка.
– Откуда это? – спросил я, желая услышать историю о происхождении травы из первых уст.
– Из моей страны, – ответил он.
Хотя я раньше видел гашиш всех оттенков – и коричневого, и чёрного, причём в консистенции от липкого до твёрдого – никогда не встречал такого, чтобы выращивался в самой Швейцарии. Всё привозят из гашишных стран, как я узнал раньше.
– Такого больше ни у кого нет, – предположил я.
Ибенге объяснил, что его отец – министр по вопросам религии у Мобуту, президента Конго. И что это ужасная работа, но у неё имеются свои преимущества.
– Fraîche![46] – пояснил он, сунув нос в свой зелёный мешочек. – Этот запах напоминает мне о доме.
Гашиш в его мешочке и впрямь был ароматным и липким, так что смола даже пропитала мои пальцы. Ибенге скрутил идеальный косяк. Как я узнал позже, он мог скручивать их даже в полной темноте, и они всё равно получались аэродинамически тонкими и приплюснутыми с одного конца.
После нескольких затяжек он предложил мне познакомиться с Франсуа, французским мальчиком из Марселя, жившим в конце коридора. Поскольку я уже был под кайфом, это показалось мне хорошей идеей. Поэтому я, прихрамывая, прошёл по коридору и постучал в дверь.
Франсуа впустил меня и спросил:
– Ты новый сосед Ибенге? А что с тобой случилось? – но к этому моменту я уже умел свободно рассказать по-французски о своём затруднительном положении.
– Tant pis[47], – покачал он головой, что выглядело идеальным выражением сочувствия моему положению. – Случись такое со мной, родители не отпустили бы меня обратно в школу, потому что мне было бы трудно в пути. Я езжу домой почти каждые выходные.
– А почему? – удивился я.
– Скучаю по своей семье…
– Повезло, что можешь так легко съездить домой, – присвистнул я.
Позже вечером я пересказал этот разговор Ибенге. Он слушал несколько минут с серьёзным лицом, а потом разразился смехом.
– Вот же брехло! Да Франсуа ненавидит свою семью. А они – его, – объяснил Ибенге. – Вся его работа – просто прийти, а затем уйти. Он же мул.
И продолжил по-английски:
– Да, такая вот работа. Его семья владеет одной из самых больших автомастерских в Марселе, а он относит деньги в банк в понедельник днём. Поэтому не вздумай входить к нему без стука. Особенно в воскресенье вечером. Я однажды так и сделал, пока он раздевался. Знаешь, я даже не мог в это сначала поверить.
– Что ты имеешь в виду? – удивился я.
– На его теле была куча франков. Тысячи банкнот, привязанных к телу. Деньги везде: в трусах, в носках,
