Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

Чаще всех приходила Маня. Вечера и ночи, проведенные у бабки, позднее ускорили выбор внучкой жизненного пути. Бабушка Юлия интересовалась международной политикой, выписывала три политические газеты, и девушке надлежало прочитать ей перед тем, как пойти спать, самые важные статьи, помещенные в «Journal de Débats», «Berlines Tagesblatt» и «Neue Freie Presse». Потом начиналась дискуссия по текущим и актуальным событиям, которая одновременно становилась школой знаний о мире. Младшая Бейлин довольно скоро превратилась в эксперта по мировой политике и маньяка газет, а через несколько лет, будучи уже во Франции, сама занялась политической журналистикой.

Однажды вечером, когда они спокойно себе рассуждали о положении на русско-японском фронте, в квартире раздался звонок. Прислуга осторожно, не снимая цепочки, приоткрыла двери и, увидав знакомых, быстро впустила их в дом. Одной из них была Стефания, жена Макса, которая тогда работала в Технико-боевом отряде ПСП разносчицей газет, а по-другому «одногорбым верблюдом». Так звали женщин, контрабандой проносивших запрещенную литературу и другие секретные передачи, пряча их под фалдами тогдашней одежды. А бывало что и оружие. Вторая дама Зофья Поснер — «Анна» — жена известного социалистического деятеля Шимона Поснера. На обеих были довольно большие черные пелерины и огромные шляпы, что придавало им весьма романтичный вид. Прежде всего они попросили отпустить прислугу. Потом быстро зашторили все окна и портьеры на дверях. Женщин проводили в самую дальнюю от входа комнату, где те сняли пелерины и велели помочь им снять с себя платья и корсажи. Разоблачившись, развязали холщовые пояса, которыми были опоясаны. Бабушка с внучкой побледнели: под поясами были спрятаны пачки русских денег. Доставая их оттуда, конспираторши пояснили, что они пришли сейчас после нападения партийного боевого отряда на почтовый поезд, перевозивший банковские деньги, — их надо на ночь куда-нибудь спрятать. Утром за ними придут. Снова оделись, накинули черные пелерины, нахлобучили шляпы и ушли, легкомысленно оставив на столе груду пачек с деньгами.

Маня и Юлия трясущимися руками стали складывать их в какие-то сумки, все это убрали на антресоли, спрятав среди старых тряпок и чемоданов. Потом Маня пошла спать, но ее все время будили кошмары: жандармы врываются в дом, обыск, допросы, тюрьма и каторга. Она слышала, как бабушка ходит по квартире, смотрит в окно, прислушивается к дверям. Утром явился молодой «боец». Упаковал деньги в огромный чемодан и ушел. Партийная касса пополнилась деньгами. Очень скоро они пригодились.

Макс тогда уже больше двух месяцев сидел в тюрьме. Времени на размышления было предостаточно. Из них возникла брошюра «Еврейский вопрос», которую опубликовали два года спустя. Думается, его интерес к столь сложной и болезненной проблеме, стремление разрешить ее заслуживает особого внимания. Не с точки зрения главного тезиса, согласно которому капитализм — виновник всех несчастий евреев и неевреев. И что только революция может сделать свободными и счастливыми измученные народные массы. Не гоже сегодня — не fair, издеваться над такими убеждениями. Слишком уж трагично они были пересмотрены историей.

Привлекает внимание искренность, с какой брат моей бабушки признавался в своих комплексах, трактуя их как следствие своего происхождения и тех психических травм, которые были им получены на пути к ассимиляции. Эти проблемы, чувствуется, были ему ведомы не понаслышке, а по личному опыту и наблюдениям за близким окружением. Когда он работал над текстом, ему было двадцать восемь. Давно не юноша-романтик, влюбленный во все польское, простодушно веривший, что достаточно посвятить жизнь борьбе за свободу и справедливость этой страны, и она примет его с распростертыми объятиями. Нет, на собственной шкуре испытал: навсегда ему оставаться нежеланным — пасынком.

В последние десятилетия XIX века, в связи с ростом антисемитской пропаганды, польский патриотизм нередко подменялся национализмом, защищавшим себя якобы от наплыва «этнически чуждых и вредных элементов». Эти хорошо всем знакомые и известные с детства оскорбительные эпитеты, обвинения в мошенничестве, алчности, ханжестве, трусости, жестокости, нетерпимости не могли не ранить душу, исходи они даже не от заклятых антисемитов, а людей, бессмысленно повторяющих услышанные где-то банальности. Сам Болеслав Прусписал в «Еженедельных хрониках»: Еврейство означает не столько происхождение и религию, сколько, скорее, темноту, спесь, сепаратизм, безделье и эксплуатацию.

В общественном мнении, утверждал Макс, неассимилированный еврей, или еврей, не достигший уровня достоинства поляка, был получеловеком. Да и сам он, воспитанный в духе ассимиляции, в ранней юности еще питал иллюзии, что ему удастся избежать судьбы «пархатых», обиженных и униженных, которых подозревали во всех смертных грехах. Рецепт не быть презренным представлялся ему донельзя простым: Еврей, чтобы стать человеком, должен перестать быть евреем и стать… поляком. Оказывается, достаточно совершить лишь двойное предательство. Отречься от неассимилированных собратьев. То есть от собственных корней и своей истории, религии, традиций. Но еще и отказаться от себя самого, своей складывавшейся веками самобытности. Тщательно спрятать свое «я», свою психическую и интеллектуальную инакость, особенности своей культуры, изображать из себя кого-то другого, чтобы во всем поразительно походить на поляка.

Справиться с подобной мимикрией невозможно. Всегда останется чувство стыда. Так кого же имел в виду Макс? Себя? Свою семью? Они стыдились своего происхождения. Разумеется, не отказывались от него там, где об этом хорошо знали. Но и тут старались поступком, словом, жестом быть на высоте и доказать, что они совершенны, то есть в совершенстве ощущают себя поляками и от еврейства избавились тоже совершенно. С эдаким наполовину стыдливым, наполовину горделивым выражением лица принимали они комплименты, которые отпускал по их адресу какой-нибудь действительный поляк, дружески похлопывая их по плечу. «Ты — настоящий поляк, в тебе ни на грош ничего от еврея, если бы я не знал, никогда бы не подумал, что… Всем бы евреям быть такими, как ты! У тебя нет ничего общего с этими мерзкими мошенниками и картавым сбродом!»

С ростом числа полонизированных евреев агрессивнее становился направленный против них антисемитизм. Макс назвал в своей брошюре ассимиляцию еврейской идеологией, сфабрикованной еврейской буржуазией и интеллигенцией. Она не была панацеей от оскорблений. Наоборот. Редактор антисемитской «Роли» Ян Еленьский писал: Если ты еврей — будь им! По мне лучше темный ортодоксальный еврей, чем цивилизованный нуль, ибо первые хоть во что-то верят, чем-то являются, тогда как от вторых не знаешь, чего ждать. Все у этих сторонников безоглядного, подлого утилитаризма — для гешефта: купить — продать. Роман Дмовский[54], публикуя «Мысли современного поляка», утверждал: Неустанно растут сонмы поляков еврейского происхождения, однако, это по большей части низкосортные поляки. Новая польско-еврейская интеллигенция именно в силу своей многочисленности войти так глубоко в польскую среду, как это удалось ранее ассимилированным единицам, просто автоматически не могла. Она создала свою собственную еврейскую среду, с особым душком и отношением к жизни и ее проблемам. При этом она все больше ощущала свои силы и естественный ход вещей, сознательно или бессознательно стремясь навязать польскому обществу личные понятия и притязания.