Соломон Штрайх - Ковалевская

Репутация ученой женщины окружала меня известным (престижем) ореолом; знакомые все чего-то от меня ждали, обо мне успели уже прокричать два-три журнала; и эта еще совсем новая для меня роль знаменитой женщины хотя и смущала меня немного, но все же очень тешила на первых порах. Ну, словом, я находилась в самом благодушном настроении духа, так сказать, переживала свою lune de miel (медовый месяц) известности в эту эпоху своей жизни, пожалуй, готова была бы воскликнуть: «все устроено наилучшим образом в наилучшем из миров».

В гостиной С. В. Ковалевской бывал И. С. Тургенев, когда приезжал в Россию. Знаменитый писатель любил говорить с нею о своих женских встречах, рассказывал, что «Джорж Элиот первая заставила» его «понять, как можно без ума влюбиться в женщину безусловно, бесспорно некрасивую». Ценили беседу с Ковалевской и другие писатели, ученые и общественные деятели.

Так складывалась жизнь С. В. Ковалевской в связи с работой в «Новом времени» ее мужа, который в декабре 1876 года уже совсем измотался в газетной сутолоке. Нервное состояние Ковалевского осложнялось мыслями о невозможности заниматься наукой. Он понимал, что газетная работа не для него, и каялся в письме к брату: «В газету я пожалуй что пошел напрасно, но все-таки она помогла мне прожить и даже уплачивать кое-что из долгов». И еще писал: «Меня это так мучит, что я имею серьезное решение бросить эту каторгу и начать заниматься своим делом, т. е. костями. Конечно, надо обставить так свои дела, чтобы затем было возможно безбедное существование».

Однако Владимир Онуфриевич продолжал свою прежнюю «каторгу»; и в «Новом времени» работал, и строительством занимался, и дела по издательству вел. Не мог ни с чем порвать. Суворин сам помог ему расстаться с газетой, которая к середине 1877 года была уже прочно поставлена и обзавелась необходимым штатом работников. Приспособляясь к шовинистическому национализму, охватившему либеральную интеллигенцию, мелкопоместное дворянство и весь торгово-промышленный класс в связи с русско-турецкой войной, Суворин стал менять направление газеты, и вскоре из-за культурного обличья «Нового времени» выявилась настоящая харя реакционной, разбойничьей газеты-пенкоснимательницы. Все приличные люди ушли из этой помойной ямы. Суворин не стал задерживать и супругов Ковалевских, тем более, что к тому времени, при содействии Лихачева, перешла в его собственность типография «Нового времени», числившаяся за Владимиром Онуфриевичем.

Ковалевские выздоровели от горячки «Нового времени», осталась строительная лихорадка. Все равно некогда было заниматься наукой. Владимир Онуфриевич был поглощен спекуляциями, Софья Васильевна утопала и светских удовольствиях. Первое время она еще переписывалась с Вейерштрассом и, сообщая ему о радостях петербургской жизни, уверяла профессора, что только на время оторвалась от математики. Вейерштрасс старался поддержать в своей ученице интерес к научным занятиям. «Я уже с самого начала предполагал, — писал он Ковалевской в декабре 1874 года, — что в первые месяцы своей петербургской жизни ты не сможешь заняться серьезно и непрерывно работой после столь долгого лишения всякого общества. И если ты мне напишешь, что это верно, я не буду этим слишком недоволен, отчасти из убеждения, что некоторое развлечение после предшествующей длительной работы будет тебе небесполезно, отчасти в уверенности, что твой серьезный склад и твое стремление к отвлеченным исканиям не дадут тебе слишком долго выносить воздержание от научной работы. Итак, отдайся смело во власть непривычных удовольствий столичной жизни, если только они тебе самой нравятся, и если ты не поддаешься лишь внешним влияниям. Я знаю, что ты не изменишь науке; если даже твоя потребность творчества временно ослабнет, что вполне понятно, то затем она вспыхнет еще сильнее». «Правда, — заканчивает профессор, — я не отрицаю, что нередко ты будешь нуждаться в некотором поощрении к работе и в ободрении».

Ободрение профессора не помогало. Софья Васильевна не возвращалась к науке, не писала учителю по два года подряд и часто оставляла его письма без ответа. Вейерштрасс все-таки не терял надежды вернуть Ковалевскую к математике. В начале 1876 года он просил Г. Миттаг-Леффлера, отправлявшегося из Берлина в Гельсингфорс, где занимал кафедру в университете, заехать в Петербург к Ковалевской. Миттаг-Леффлер охотно взялся переговорить с Софьей Васильевной. Он много слышал о ней от Вейерштрасса, и ему было любопытно познакомиться с женщиной, «которая столько заставляла тогда говорить о себе в ученых кругах».

В своих позднейших воспоминаниях о Ковалевской Миттаг-Леффлер сообщает, что Софья Васильевна приняла его «сначала с некоторой неохотой», так как, по его тогдашнему мнению, она «мысленно уже порвала с математиками». И несмотря на обещание, данное посланцу Вейерштрасса, Ковалевская не написала своему учителю и не скоро вернулась к математике.

Потребность в научном творчестве, на которую рассчитывал в 1874 году Вейерштрасс, вспыхнула ярко и сильно, но только после страшной катастрофы, погубившей ее мужа.

ТРАГЕДИЯ КОВАЛЕВСКИХ

Фиктивный брак Ковалевских превратился в фактический. Еще в июне 1875 года Владимир Онуфриевич писал брату, что он отказывается от своих прав на их общее имение: «пусть оно идет твоим ребятам, так как своих у меня что-то не является», хотя Софья Васильевна «очень горюет, что у нее нет детей». Но через три года он сообщает Александру Онуфриевичу: «Ну, милый дружок, мы начали хвастаться друг перед другом своими произведениями, но ты нас зашиб окончательно — трое ребят в школе… Софа взглянула, впрочем, на дело с практической стороны, а именно — торопится, если не перещеголять, то догнать тебя».

5 октября 1878 года у Ковалевских родилась дочь, как сообщал Владимир Онуфриевич брату, «по крайней мере, на 3 недели позже срока и поэтому ужасно велика». «Сие событие, — добавлял отец, — внесет, конечно, более постоянства и солидности, тем более, что мы озаботились и о консолидации своих дел финансовых».

Вместо упрочения своих финансовых дел, «консолидации» их, Ковалевские стали сочинять проекты, которые еще больше расстроили их материальное положение. В одном из своих домов, строившихся при помощи кредитных комбинаций, Владимир Онуфриевич решил завести усовершенствований подобно помещику-утилизатору, Констанжогло «Мертвых душ». Он так и пишет брату: «С домом по 9-й линии будет поступлено а lа Констанжогло. Ничто не пропадает; так как теплоты от баков терялась бы бездна, то на чердаке кругом горячих труб и баков устраивается большая оранжерея с даровым отоплением и по всему 3-му этажу бань делаются мансарды. В подвале же, в задней части, должна помещаться прачечная паровая, а спереди — образцовая булочная». Затем пошли проекты строительства на юге; научные рассуждения о преимуществах бетона и пустотелого камня: и тому подобные размышления, не имеющие никакого отношения ни к палеонтологии, ни к доцентуре.