Аркадий Столыпин - Дневники 1919-1920 годов

ст. Лодзь

31 марта 1920 г.

Проезжаем через места, где в 1914 году воевали наши нижегородцы. Стояли на станции Колюшки, около которой была знаменитая атака нашего полка (главный удар приняли на себя 4-й и 5-й эскадроны под командой ротмистров Наврузова и кн. Чавчавадзе [52]).

Сидя в вагоне, мы не без некоторого благоговения смотрели на те самые луга, поля и перелески, где когда-то среди свиста пуль, размахивая шашками, неслись наши нижегородцы. Так и мерещится эта картина, и как будто слышится храп лошадей и громкое ура, смешанное с самыми последними ругательствами. Словом, всё что полагается в атаке – и красивое, и уродливое; смесь геройского со смешным, где рядом с подвигом иногда кроется самая подлая трусость.

Козлов показывал нам все эти места и объяснял картину боя. Мы по очереди проехали мимо того хутора, где раненным упал Наврузов, мимо леса, куда «уклонился» в своё время Кесарев: атака была ведена издалека с 4 ; – 5 вёрст. Вот элегантный домик – вернее, лесная дачка, – где был перевязочный пункт и где мучились наши раненые. Вот, наконец, и конечная цель атаки: германская батарея, скрытая в лесу. Лесок ещё молодой, сосновый; лишь кое-где среди молодняка возвышаются старые сосны. Наши проскакали тогда и через поле, и через лесок, уничтожая всё на своём пути.

Невольно вспоминаю я самую страшную атаку изо всех тех, где я участвовал, – атаку под Ново-Александровской (или Гапсином) – и сравниваю её с атакой 19 ноября 1914 года под Колюшками. Конечно, моя атака в смысле потерь с нашей стороны была менее кровопролитна, но ещё неизвестно, где забрали больше пленных и где зарубили больше неприятелей. И там, и здесь атака велась издалека, в обоих случаях неприятель имел прекрасный обстрел и защищался до последней минуты с крайним упорством и с мужеством отчаяния. Наконец, для довершения сходства, оба раза наши после блестящей и доведённой до победного конца атаки вынуждены были отступить под напором неприятельской пехоты.

Сейчас уже вечер, тёплый, почти летний. Мы целый день занимались кухней – драгуны украли картошки с соседнего поезда. И так как господа поляки сегодня нас совершенно не кормили, пришлось изощряться в приготовлении всевозможных картофельных комбинаций. Голодное время, что и говорить.

ст. Скальмержице

(Skalmierzyce)

1 апреля 1920 г.

Мы переехали границу бывшей России ночью и теперь стоим в германской Польше. Забавно слушать разговоры поляков, когда речь касается Германии. Это целые обвинительные речи, настоящие потоки самой отборной брани. Редко видывал я где-нибудь такую ненависть одного народа к другому. Посмотрим, что будет дальше.

Лагерь Щалково

Oboz Szalkow

2 апреля 1920 г.

Идём страшно медленно. Кругом аккуратненькие немецкие городки и местечки. Поля тщательно обработаны, и мы не можем не любоваться на хорошо содержащихся, вычищенных рабочих лошадей, которые вдобавок и в хорошем теле. Хозяйство больше хуторское.

Вот и Szalkow, где нам предстоит выдержать ещё один карантин, так как львовский карантин, в сущности, карантином назвать нельзя; здесь, говорят, будет очень строго и уходить из лагеря не придётся.

Идём пешком две версты от станции до лагеря. В лагере уже немало раньше нас прибывших деникинцев, и потому население особенно нас не рассматривает. Кроме нас в лагере, по-видимому, есть большевики и петлюровцы. Здесь и наши 1-й и 3-й эскадроны, то есть тверцы и северцы, а также штаб полка, Шереметев, Попов, Голицын, кн. Туганов, Хуршилов, Стецкевич и другие наши главковерхи.

Встреча радостная: они рассказывают нам про Стрый, как они голодали, как им давали лишь капусту, да и то разбавленную водой, так что было больше воды, нежели капусты. Мы им рассказываем про Львов: о том, как тоже голодали, как потихоньку удирали в город, как нас ловили и торжественно водили к коменданту для внушения. В конце концов после долгих сравнений и споров единогласно решаем, что всё-таки Львов был несравненно лучше, так как в нашем распоряжении был чудный сосновый парк и так как нам кроме той же капусты давали, в минимальных, правда, дозах, повидло, затем, по 5 папирос в день на человека и хлеб.

Пока мы болтали, подоспело обеденное время и принесли суп. Суп, надо ему отдать справедливость, прекрасный: густой, сытный, с мясом. И после львовской и стрыйской капусты мы облегчённо вздохнули. Вообще, здесь всё «обилием дышит» и цены соответственно гораздо ниже львовских и гусятинских. Например, на станциях хлеб стоит 2-3 марки! Но какой хлеб – чуть ли не в аршин длиной и фунта 4 с лишним весом и почти белый! Конечно, цены, по которым хлеб продают у бараков, гораздо выше – тот же хлеб стоит 7 марок, сигары (папирос нигде достать нельзя) 3 марки, 4 марки, если она побольше.

Здесь мы временно, вероятно, всего день, до тех пор, пока нам не сделают бани и полной дезинфекции всех вещей. После этого мы попадём в специальные офицерские бараки, где уже будем отделены от драгун. Кроме командира полка никто не будет иметь возможности видеть эскадроны.

Лагерь Щалково

3 апреля 1920 г.

Лагерь представляет собой настоящий город с улицами, площадями, переулками, церквями и даже театром. Как и во всяком уважающем себя городе, есть в нём более шикарные кварталы, где живёт наша лагерная аристократия – штабы, «генералитет», офицерство хороших полков и т.д. Есть кварталы похуже – это те бараки, где находятся офицеры менее шикарных полков, разных Белозёрских, Симферопольских и других. Есть кварталы совсем нешикарные, окраины «города», там живут наши солдаты-добровольцы.

Наконец, есть совсем мрачные улицы – там ютятся в полуподземных и мрачных бараках, словно в предместьях города, большевики и пленные галичане. Положение их незавидное: грязные, оборванные, босые или в деревянных башмаках. Они ходят по лагерю, исполняя различные самые тяжёлые работы: возят в бочках нечистоты, копают картошку, работают в бане при дезинфекционных машинах, производят чистку лагеря – подметают, вывозят в вагонетках сор, скребут и чистят всюду кругом бараков. Поляки с ними обращаются как со скотами. Если большевик попадётся на пути «жолнежа», то самые страшные клятвы и ругательства сыплются ему на голову. Не дай Бог попасться им на глаза «пану капралу». Капрал – это тип с нашивками на погонах, что-то типа нашего вахмистра или, вернее, подпрапорщика. Капралы всегда очень важны и особой любезностью к нам не отличаются.

Солдаты-добровольцы тоже немного работают, но лишь постольку, поскольку это их касается: варят обед, чистят для этого картошку, бураки, морковь и другие овощи. Словом, наши, в сущности, ничего не делают. Большевики на положении почти рабов или рабочей скотины, про галичан я уже не говорю – более забитых и замученных людей я не видел.