Эрвин Полле - Четыре жизни. 2. Доцент

Эдуард Беев — отличный парень, хороший волейболист, выходец из Томска, доцент. Не вступал ни в какие производственные конфликты на факультете. Имел несколько уязвимых для преподавателя института точек: не занимался научной работой, год лечился в туберкулёзном диспансере. Подлечился и завербовался в Алжир, предварительно в Москве год изучал французский язык. В Алжире три года преподавал, заработал хорошие, по тем временам, деньги и вернулся в Тюмень. Недавно узнал, Беев — заведующий кафедрой. Запомнил, как мы с Эдиком играли в шахматы блиц. Остановлюсь.

Родители научили играть в шахматы в раннем детстве. Периодически участвовал в школьных турнирах на уровне 3-го разряда, в Барнауле в 1966-68 гг. играл в межфакультетских турнирах преподавателей Алтайского политехнического института за команду химиков. Никогда не играл с часами. Никогда не разбирал партии шахматных корифеев. Играл для собственного удовольствия с игроками, примерно равными.

В ТИИ подобралась компания доцентов, игроков среднего уровня, но больших любителей шахмат. Будучи избран на должность председателя профбюро сотрудников химико-технологического факультета, задумался о развлекательных программах и неожиданно обнаружил в «хозяйстве» шахматные часы, несколько комплектов. Как и когда они появились, мне неизвестно.

Длинные партии играть некогда, устроили факультетский блицтурнир. Впервые ощутил прелесть быстрых партий. Понравилось настолько, что не заметил, как шахматный блиц превратился в наркотик.

Март 1972 г. Тюмень. Шахматный блиц-турнир ХТФ.

На переднем плане Щипанов и Озеранская, я (слева) играю с Н.К.Ивановым.

У преподавателей специфический режим работы, может быть пара с 8 утра, затем где-то в обед, затем у вечерников. 6 лекционных часов в день — большая нагрузка, требуется промежуточный отдых, но играть в шахматы в рабочее время, пусть между парами, на виду студентов, рядовых сотрудников, лаборантов, стеклодувов — не корректно. Один раз тебя могут понять и простить, но шахматный блиц — такая зараза, невозможно остановиться.

Мы с Эдиком Беевым закрывались в какой-нибудь лаборатории изнутри, доказывали друг другу своё преимущество, играя матчи из 10–20 партий. Долго это продолжаться не могло, «хозяин» факультета Магарил находил нас по специфическому стуку шахматных часов. Первый раз, второй…. Пришлось прекратить. Навсегда! Уж очень был на виду, находились на факультете люди, ждавшие, когда же я поскользнусь.

Самое смешное, что аналогичная история и в это же время произошла у друзей в институте химии Уральского отделения АН СССР, где решались вопросы защиты диссертации жены Нины и моей аспирантки Вали Нагарёвой. У мировой знаменитости, профессора Матевосяна, исследовавшего тонкие химические взаимодействия, в лаборатории оборудована специальная калориметрическая комната для экспериментов, где сложной системой термостатирования с датчиками на стенах, полу, потолке и воздухе поддерживалась температура с точностью до 0.01?. Снаружи на дверях грозные надписи «Не входить!», «Идёт эксперимент!». Молодые сотрудники, братья Донские (Игорь уже кандидат химических наук, у Олега я официальный оппонент на скорой защите) закрывались в калориметрической комнате и «блицевали» до одурения. Однажды не рассчитали время, в комнату неожиданно ворвался разъярённый Матевосян. Высокий, импульсивный 50-летний красавец-армянин, сбросил шахматы на пол и стал прыгать на шахматной доске. Кино, без слёз рассказывать в учёном мире химиков невозможно. В лаборатории Матевосяна с шахматами было покончено.

Кстати, 20–30 лет назад практически в каждом дворе Тюмени, Томска мужики летними вечерами играли в шахматы. Вернутся ли эти времена? Вряд ли!

Продолжаю тему друзей. От контактов с Николаем Константиновичем Ивановым («Общественная активность») остались только положительные эмоции, несмотря на максимализм правдоискателя. Запомнил его недовольство по поводу отправки денег, выплаченных мне по решению комиссии по трудовым спорам Магарилом из своего кармана, в Фонд мира.

Периодически среди тюменских друзей появлялись новые лица, но к числу близких их можно отнести с большой натяжкой. Скажем, Слава Агаев, наполовину азербайджанец. Лет на 6–8 моложе меня, приехал в Тюмень после окончания аспирантуры в московском институте нефти и газа. Доброжелательный, не раз бывал у нас в доме, да и мы были в его холостяцкой квартире (похоже, Слава имел проблемы в женском вопросе). Поддерживал меня в конфликтах с Магарилом, но только в узком кругу, никогда публично. Слава приезжал в Томск, я показывал ему нефтехимический комбинат и своё детище — научно-исследовательский центр.

Володя Ведерников — не химик, шапочно знали друг друга в институте несколько лет, но близко общались летом 1973 г., когда вместе получили путёвки на юг, в район Туапсе. Были неразлучны, сначала вдвоём, потом вчетвером. Подруги влияли на нас по-разному. Володя напоминал сытого кота, набирал вес, контактируя с подругой во много раз чаще, уединялся днём и ночью. Я же прекратил есть, лицо не могло скрыть внутренних переживаний. Также по-разному мы вернулись к своим жёнам, Володя, как ни в чём не бывало, у меня же семейная трагедия. Один раз мы с Ниной были у него в гостях, Нина пыталась «открыть глаза» Володиной жене. Бесполезно. Более того, вместе внимательно рассмотрели общую цветную фотографию (5 человек) на стене. Володя, оказалось, предусмотрительно лёг в воду перед компанией, а моя рука лежит на попе Влады и хорошо видна. Ну что тут скажешь! Не умею скрывать своих чувств.

На этом перечень тюменских друзей ограничивается, впрочем, друзей много не бывает, приятели же, скорее их количество, появляются и исчезают в прямой зависимости от личной жизненной фортуны.

Кроме вышеупомянутых шахмат дважды в неделю посещал институтский спортзал в выделенное для преподавателей время, занимался волейболом (Беев здесь явно сильнее), приходилось играть в межфакультетских соревнованиях сотрудников. Уровень игры далёк от истинно спортивного, но доставлял удовольствие, да и отвлекал от текущей нервотрёпки на работе и дома.

В Тюмени начал регулярно париться в бане. Вдвоём с Витей Кучерюком осенью 1968 г. перепробовали все тюменские бани, пока не определили лучшую парную (баня на железнодорожном вокзале). Еженедельная баня превратилась в ритуал. Возникли затруднения, связанные с режимом работы бани: мужской день по нечётным числам. Выбрали среду-четверг, дневное время (меньше очередь, чем в конце недели или вечером). Кардинально решили проблему посещения бани, утрясая штатное расписание перед началом семестра таким образом, чтобы никаких лекций или практических занятий в среду и четверг после обеда не было (спортзал по вторникам и пятницам).