Жан-Доминик Брийяр - Эдит Пиаф. Без любви мы – ничто

Не считая огромного рояля, который безраздельно царил в салоне, в особняке Пиаф не было почти никакой мебели. Это презрительное отношение к материальным ценностям, безусловно, являлось следствием кочевой жизни, которую вела Эдит, бродя по дорогам Франции вместе с отцом. В 1960 году Пиаф ответит Пьеру Дегропу, который задаст вопрос, касающийся ее благосостояния: «Я равнодушна к любым благам. Мне все равно. Я могу жить в погребе. В крошечной комнатенке. В огромных апартаментах. И уж на что мне совсем плевать, так это на мебель»[91].

Пиаф никогда не обращала внимания на социальные условности, но при этом была достаточно умна, чтобы понимать, что порой все-таки надо следовать правилам общепринятого поведения и менять устоявшиеся привычки. С этим фактом связана одна забавная история, рассказанная Филиппом-Жераром. «Однажды она пригласила на ужин Мишель Морган. В честь приезда актрисы она попросила Азнавура оборудовать столовую. Накануне ужина к дому подкатил большой грузовик. Из него выгрузили кресла, картины. Когда пришла Морган, она сказала: “О! Как у тебя красиво, Эдит”. На следующий день грузчики увезли всю мебель».

С 14 по 18 марта Пиаф снова выступает в Париже. Она не пела в столице больше года. Для своего триумфального возвращения певица выбрала зал «Плейель». В программу включено двадцать песен, с тремя из которых парижане еще не знакомы, они лишь слышали об их успехе: «L’Hymne à l’amour» («Гимн любви»), «La fête continue» («Праздник продолжается») Мишеля Эмэ и «Tous les amoureux chantent» («Все влюбленные поют»). Слова к последней композиции написал еще совсем молодой человек, Жан Джепи, музыку – Маргерит Монно. Три концерта в «Плейеле» проходят с аншлагом, ведь возвращение легендарного Воробышка расценивается как событие года. «Вчера здесь собрались все, – пишет обозреватель газеты «Paris-Presse». – Друзья, профессионалы, снобы, критики, которые потеряли право судить это великолепие, – в общем, многочисленная зрительская аудитория, которая замирала в тяжелом, болезненном молчании, когда ее железный голос выводил очередной припев»[92].

Вслед за возвращением на сцену последовало возвращение в студию. Через восемь месяцев после того, как Эдит создала в «Версале» «L’Hymne à l’amour», она впервые записала эту композицию на грампластинку. Несколькими неделями позже, 20 июня, она запишет песню «Le chevalier de Paris» («Парижский рыцарь»), которая тут же станет интернациональным хитом. Филипп-Жерар, написавший музыку к песне, объясняет, почему это произошло: «Мне нанесла визит слепая поэтесса Анжель Ваннье. Я положил на музыку пять или шесть ее стихотворений, и среди них был “Le chevalier de Paris”. Я показал песню Пиаф, которая воскликнула: “Какое чудо! Шедевр!” Неделей позже она ее записала. Успех скорее был обусловлен уважением, которое публика питала к певице, ведь никогда ранее она не исполняла эту песню на сцене. Текст несколько затянут и кажется немного заумным. Она мне сказала: “Я никак не могу запомнить слова”. Вскоре эту песню услышал Бинг Кросби, который был во Франции проездом. Он услышал ее на автоматическом проигрывателе в каком-то баре и написал английскую версию, названную “When the World Was Young” (“Когда мир был молод”). Она имела огромный успех в США. Ее пел весь мир. Пел Синатра. И все благодаря Эдит…»

Через девять месяцев после смерти Сердана жизнь Эдит, похоже, вошла в нормальное русло. Гастроли, записи, репетиции, поиск новых песен, выступления в кабаре – словом, рутина. Недоставало одной-единственной вещи, без которой Пиаф просто не могла нормально существовать, – мужчины. Это происходило не потому, что Марсель был забыт, остался в прошлом. Приезд Маринетт и детей Сердана в Булонь разбередил подзажившую рану. Но для того, чтобы петь, Эдит просто необходимо было испытывать влюбленность. Певица не строила иллюзий по этому поводу, она понимала, что первый, кто подвернется под руку, займет пустующее место в ее сердце.

С 16 по 29 июня 1950 года Пиаф пела в кабаре «Баккара». Здесь однажды вечером она познакомилась с мужчиной, который выделялся из толпы зрителей, – это был тридцатилетний американец, некий Эдвард Константиновский, более известный под псевдонимом Эдди Константин. Несмотря на лицо, испещренное крошечными оспинами, и ранее облысение, Эдди отличался сумасшедшей харизмой и чудовищной дерзостью. Он приехал во Францию несколькими месяцами ранее вместе с женой Элен Рюссель, танцовщицей из балетной группы Ролана Пети, выступавшей в Монте-Карло, и дочерью Таней. Константин пока был мало кому известен в творческих кругах. Он учился вокалу в Вене, с 1940-х годов жил в США, где сделал карьеру второразрядного певца: в основном исполнял песни для музыкальных фильмов MGM, служил хористом на Бродвее, иногда мелькал на «Radio City Music Hall»…

Во Франции его дела также шли неважно. Он затерялся среди многочисленных артистов, подрабатывавших в кабаре. В общем, Константин влачил жалкое существование, предаваясь самым мрачным раздумьям. В тот вечер он понял, что появился шанс, который нельзя упустить. Зная, что Пиаф проводит много времени в Америке и что она все больше и больше поет на языке этой страны, Эдди предложил Воробышку написать для нее английскую версию «L’Hymne à l’amour». Что это было: единственное желание певца или же он нашел повод поближе познакомиться с певицей и извлечь из этого максимальную выгоду? Многие приписывали красавчику Эдди макиавеллиевские намерения, более того, некоторые биографы Пиаф утверждали, что он совместно с женой разработал циничный план обольщения Малышки, чтобы с помощью Эдит добиться успеха на профессиональной стезе. «Через некоторое время мы узнали, – напишет Даниель Бонель в своей книге, – что чета Константин заключила договор: когда он добьется желаемого и закрепится в артистических кругах, они снова “будут вместе”. Что и случилось в дальнейшем»[93].

Получается, что американец был расчетливым манипулятором и наивная Пиаф не разгадала его коварный замысел? В это трудно поверить. В очередной раз: реальность много сложнее, чем кажется. «Сначала он думал, что патронаж Пиаф будет полезен для его карьеры, – дает свою оценку событиям Филипп-Жерар. – И в этом он не ошибся. Но он не учел одного: когда Эдит влюблялась, она окружала своего мужчину такой нежностью, что, сам того не замечая, тот искренне привязывался к ней». Позже эта гипотеза подтвердилась заявлениями самого Константина: «Ни один мужчина в мире не мог устоять перед Эдит Пиаф. Стоило ей войти в образ, включить обаяние – и дело в шляпе. Одним лишь взглядом она могла заставить обрушиться шестиэтажное здание…»[94]