Дмитрий Балашов. На плахе - Николай Михайлович Коняев

Ольге Николаевне Качановой было тогда двадцать пять лет…

Но была любовь, и любовь помогла справиться с трудностями.

6

А трудностей хватало и у Дмитрия Михайловича Балашова в эти черные для нашей страны десятилетия…

– Издают мои книги, но мне за это деньги не платят, – жаловался он. – Целый ряд издательств просто на меня плюют – из года в год зарабатывают на переиздании моих романов, а я ничего не получаю. Живу как церковная мышь. Мне иногда стыдно: сижу – пишу, жена что-то стряпает на кухне, работает телевизор – мне мешает, я рявкаю, а потом думаю: чего ты рявкаешь, чего ты стоишь – дожив до семидесяти лет, не можешь нормально обеспечить семью? Что делать, если у меня пенсия – 360 рублей, да жена зарабатывает 400–600, а только счета на междугородные переговоры с теми же московскими редакциями приносят на полтысячи ежемесячно. А я тут еще машину купил – по старым ценам, до инфляции, но ее же надо чинить. А без транспорта мне уже нельзя – тяжело, годы не те. Значительная часть гонораров, которые нет-нет да выплачивают, уходит на ремонт машины.

А еще кроме машины была семья.

Тринадцать детей… Старшему перевалило за сорок. Младшему – и пяти не исполнилось. Родился он, когда отец уже перевалил на седьмой десяток…

Многие отмечают, что на рубеже восьмидесятых-девяностых годов в Балашове, который и раньше не отличался особой сдержанностью, появилась становящаяся порою просто неприличной резкость.

«Что было, когда на читательских встречах Балашова пытались убедить в полезности мелиорации, гидроэлектростанций или атомной энергетики! – пишет Вячеслав Огрызко. – По-моему, в таких ситуациях удержать писателя в рамках этикета никому не удавалось. Гнев Балашова не знал границ. Он мог даже в огромной аудитории нецензурно выругаться».

Но не только материальные трудности – «в этом возрасте беспросветная бедность начинает угнетать, а сил на то, чтобы стать лавочником или рэкетиром уже не осталось!» – угнетали Балашова.

И несдержанность его тоже только отчасти объяснялась особенностями его характера.

Куда существенней было то, что в эти годы, когда в очередной раз рушилось государство, которое так трудно и так долго собирали государи московские, Балашов не находил и не мог найти себе места в новой перестроечной России…

Может быть, это «завтра»,

Которое нам создают?

Может, надобно жить

Потихоньку к такому готовясь?

Повелите ж! Но мне,

Заблудясь в перепутьях седых,

Недостанет на то

Ни смиренья души, ни терпенья.

Я Россию хочу, словно Китеж,

Поднять из воды!

Мне великое прошлое

Застит иные свершенья! –

писал он в эти годы.

7

Что-то зловещее есть в том, как все ближе и ближе к Дмитрию Михайловичу ложатся разрывы несчастий.

В 1989 году Балашов попал в ДТП.

На повороте шоссе в деревне Черкассы разлилась солярка из проходившего здесь бензовоза. Машина Д. М. Балашова, попав в солярную лужу, потеряла управление и сбила мальчика-велосипедиста. Кстати сказать, несколько минут спустя в этой же солярной луже потерял управление мотоцикл.

И хотя вины Д. М. Балашова не было, но следствие поначалу грозило обернуться для писателя большой бедой.

В Государственном архиве новейшей политической истории Новгородской области хранится повестка с грозным требованием Балашову явиться в суд[89].

Но все-таки разобрались.

28 ноября 1989 года следователь УВД Калининского облисполкома уведомил Балашова, что «уголовное дело, возбужденное по факту дорожно-транспортного происшествия, имевшего место 4 сентября 1989 года в деревне Черкассы, прекращено производством за отсутствием в Ваших действиях состава преступления по ст. 5 п. 2 УПК РСФСР»[90].

Ну а в 1993 году сын писателя, Алексей, отбиваясь – по его версии! – от грабителей, смертельно ранил одного ножом.

Ему грозила тюрьма, и он сбежал на Украину.

Об отношениях Дмитрия Михайловича с выросшими, ставшими взрослыми сыновьями, рассказывать еще не пришло время и, видимо, надо было бы опустить эту тему, но тут приходит на помощь сам Дмитрий Михайлович.

За несколько лет до своей гибели, он написал рассказ «Сын»…[91]

«Там, где больничный коридор расширяется, образуя двусветный полузал с фикусом, водруженным на столик в центре, и с потертыми, обтянутыми красной тканью креслами для посетителей по бокам, сидят рядом двое – отец и сын.

Отец маленький, «тиндитный», в обтерханном пиджачке, с мозолистыми, коричневыми еще от летнего загара руками, седенький, с жидкими остатками волос, когда-то (он уже и не помнит того сам) густых и пышных, а ныне едва прикрывающих лысину. Сын – рослый, на полторы головы выше отца, в клетчатой рубахе с закатанными рукавами; он свободно положил мускулистые руки на плоские ручки кресла и вытянул длинные, тоже мускулистые ноги в сторону фикуса. Сын находится здесь на обследовании, у него что-то с печенью, да и с нервами (слегка заикается), но печень, пока не подошел набор в армию, не мешала ему пить, а заикание не мешало учиться в школе (пока учился), и только теперь, доведя до озверения военкома, парень лег в больницу, где и навещает его нынче приехавший из-за города отец.

Отец мнет корявыми пальцами у себя на коленях целлофановый пакет, в котором помимо дюжины сладких булочек, испеченных мачехою сына Галиной Петровной, лежат уворованные из новогодних гостинцев младших детей апельсин, два яблока и три шоколадных конфетки»…

Так начинается этот рассказ…

Надо сказать, что, и написав столько романов, беллетристической свободе в обращении с исходным материалом Дмитрий Михайлович так и не научился. Сознательно или подсознательно, но по мере возможности он старался не отступать от реальной первоосновы.

«В изложении событий, даже мелких, я старался держаться со всей строгостью документальной, летописной канвы, памятуя, что читатель наших дней прежде всего хочет знать, как это было в действительности, то есть требует от исторического романа абсолютной фактологической достоверности, – писал Балашов в послесловии к роману «Младший сын». – Поэтому я разрешал себе лишь те дорисовки к летописному рассказу, которые позволительны в жанре художественного воспроизведения эпохи, например, в воссоздании второстепенных персонажей, людей из народа, живых картин тогдашней жизни, которые, однако, тоже строились мною по археологическим и этнографическим источникам».

Вот и в рассказе «Сын», Дмитрий Михайлович только чуть-чуть – меняя имена, слегка поправив свой возраст и положение! – отстраняется от реальной жизни, но устройство семьи и отношения в семье, он не трогает, переносит их в рассказ один к одному из жизни.

«Венька на