Казнь короля Карла I. Жертва Великого мятежа: суд над монархом и его смерть. 1647–1649 - Сесили Вероника Веджвуд
Пока уполномоченные судьи вновь собирались в Расписной палате, чтобы сделать последние поправки к обвинению, король уже выехал из Сент-Джеймсского дворца. Полковник Томлинсон, отвечавший за его безопасность, не стал рисковать: Карл был доставлен в закрытом портшезе, одолженном для такого случая у графа Пембрука. Со всех сторон он был окружен пешими солдатами, маршировавшими в сомкнутых рядах. Короля нельзя было ни увидеть, ни приблизиться к нему. Томлинсон избегал, насколько возможно, узких или застроенных мест, где преграда или засада могли способствовать его спасению. Карла пронесли через парк у Сент-Джеймсского дворца, хаотично застроенную территорию дворца Уайтхолл прямо к реке, где возле лестницы, спускавшейся из сада, его ожидала баржа. Старый дворцовый слуга Джон Генри из Уэльса жил в доме, примыкавшем к лестнице, и содержал ее в порядке. Он стоял у дверей своего дома вместе со своим 17-летним сыном, чтобы посмотреть, как мимо пройдет король, и когда Карл сошел с портшеза и направился к барже, то узнал слугу: «Ты еще жив?» Это был единственный светлый момент его путешествия от закрытого со всех сторон портшеза до баржи с занавешенными окнами, стоявшей на реке.
Вверх по Темзе его провезли полмили, минуя Вестминстерскую лестницу и обычное место высадки в Вестминстер-Холл, до частной пристани у дома сэра Роберта Коттона. На протяжении всего пути вдоль берегов из лодок наблюдали любопытные зрители за проплывающей мимо крытой баржей, впереди и позади которой шли открытые лодки, битком набитые солдатами. Сойдя на берег, Карл прошел между рядами солдат через скованный морозом сад к хорошо охраняемому и благоустроенному дому, который должен был стать его тюрьмой на время суда. Власть полковника Томлинсона распространялась и на дом Коттона. Ответственность за королевскую особу во время суда переходила на полковника Фрэнсиса Хакера и полковника Ханкса со странным именем Геркулес. Короля по-прежнему сопровождали его слуги: Томас Герберт, джентльмен-помощник, и трое или четверо слуг более низкого ранга, включая Джона Джойнера, главного повара, который находился у него на службе до войны, но с ее началом сражался в парламентских войсках и поднялся в звании до капитана.
В доме лорда Коттона поспешно готовили большие комнаты, которые должны были стать королевскими спальней и столовой. И опять, как и в других случаях, сохранившиеся члены королевского двора мирного времени были готовы исполнять любые усеченные ритуалы, которые распорядился бы соблюдать парламент. Йомен Клемент Киннерсли, хранитель гардероба, который не следовал за королем на войнах, подготавливал и Холмби, и Хэмптон-Корт для приема короля и теперь отвечал за приготовления в доме Коттона. Здесь Карла охраняли с большим рвением, чем в Сент-Джеймсском или Виндзорском дворцах. Ни Ханкс, ни Хакер не обладали ни воспитанием, ни хорошими манерами, которые отличали Томлинсона; они позволяли солдатам, находившимся под их командованием, вести себя шумно, не обращая внимания на окружающих; несколько солдат всегда находились за дверями комнаты короля и имели разрешение открывать дверь и следить за ним в любое время. Они курили и разговаривали без умолку, находясь на службе, и не получили приказа снимать головной убор в присутствии короля или демонстрировать какие-то знаки уважения.
Тем временем в Расписной палате 58 уполномоченных вместе с председательствующим Брэдшоу проводили заключительное закрытое заседание с целью обсуждения последних приготовлений. Много лет спустя один роялист утверждал, что он спрятался в комнате заседаний и видел, как лицо Кромвеля «стало белым, как стена», когда он увидел из окна короля, который шел через сад дома сэра Коттона. Он слышал, как Кромвель спросил, что они скажут, если король спросит, по какому праву они привели его на суд, и Генри Мартен ответил: «Именем собравшейся палаты общин и именем всех добропорядочных людей Англии».
Ничего столь драматического не записано в протоколах усердным секретарем Джоном Фелпсом, хотя уполномоченные судьи обсуждали порядок проведения процедуры, который предлагали принять. Сначала они публично зачитают «Акт палаты общин Англии, собравшейся в парламенте», который дал им их полномочия; затем пошлют за королем, которому будет предъявлено обвинение, как они уже решили, «от имени и по поручению народа Англии». Они ожидали, что король будет отрицать их полномочия, – такое его намерение было опубликовано в прессе. По общему согласию, они предоставили лорду-председателю Брэдшоу разрулить эту ситуацию наилучшим возможным образом, сделав королю внушение и путем увещеваний, или если все это не возымеет действия, то путем удаления его из зала суда. Если его нежелание признавать их примет очевидную форму отказа снять в их присутствии шляпу, они решили не обращать внимания на это публичное оскорбление.
Затем Джон Кук представил обвинение в окончательном виде, написанное на свитке пергамента. Судьи прочитали его с одобрением. На тот момент время близилось к двум часам, и они перешли в Вестминстер-Холл.
Во время этого двухчасового заседания какие-то уполномоченные судьи входили и уходили. Достойный осуждения Генри Майлдмей потерял самообладание и ускользнул; так же поступил и менее известный уполномоченный судья – валлиец Томас Воган. Однако пришедшие позже увеличили численность судей, и приблизительно к 2 часам 68 комиссаров образовали процессию, готовую войти в Вестминстер-Холл.
Зрители уже заполнили нижнюю часть помещения. Галереи прямо над судейскими местами были забиты народом, а некоторые предприимчивые люди забрались в проемы высоких готических окон. Как уже упоминалось, скорее всего, не было никакой системы проверки личностей зрителей даже на галереях, с которых открывался вид на судей, хотя было видно, что полковник Акстелл, командовавший солдатами в зале, пропускает каких-то избранных людей и отталкивает других. Снаружи у входов солдаты были на страже, иначе любопытные вскарабкались бы на покатую крышу под окнами и проломили толстые глазированные стекла, чтобы увидеть зал суда. Какие бы колебания и страхи ни тревожили комиссаров по отдельности или всех вместе как единое целое, их лица, которые увидела публика, являли собой праведную уверенность. Трепет беспокойства и сомнений, который сотрясал менее значимых людей и время от времени выходил на поверхность так, что этого нельзя было не заметить, был поначалу замаскирован решительной осанкой Брэдшоу как председателя суда, Кромвеля и его сторонников-полковников и маленькой, но не менее уверенной группы гражданских лиц-республиканцев.
Не
