Казнь короля Карла I. Жертва Великого мятежа: суд над монархом и его смерть. 1647–1649 - Сесили Вероника Веджвуд
Он обошел упорную лояльность лорд-мэра, который воспротивился муниципальному совету, категорически отказавшись принимать или передавать их петицию. Гневное заседание длилось с 11 часов утра до конца дня, когда Рейнардсон удалился под шумный протест. Независимая акция совета должна была бы стать невозможной, но, взяв за образец то, как недавно палата общин обошлась с палатой лордов, члены совета заявили, что могут действовать без согласия лорд-мэра и альдерменов. 15 января Тичборн представил лондонскую петицию парламенту вместе с осуждением Рейнардсона за его попытку воспрепятствовать воле граждан.
Кромвель и его соратники оценили не столько петицию, сколько представленное ею доказательство, что власть Рейнардсона и влияние священников-пресвитерианцев были в равной степени бессильны против организованной акции их друзей. Но у них оставалась еще одна причина для беспокойства. Обсуждения будущего политического устройства страны – «Народного соглашения» – все еще продолжались в более спокойной атмосфере, чем тогда, когда присутствовал Лилберн. Призыв к фундаментальной реформе управления, однако, был красноречиво озвучен в его отсутствие священником-раскольником Уильямом Эрбери. Он утверждал, что необходимо уничтожить не короля, а дающую полномочия угнетать власть, которой он и другие обладали; уничтожить его лично, а не исправлять «те принципы угнетения и во власти, и в людях», которые существовали в стране, означало бы не сделать великую работу, выполнить которую Бог призвал армию. Ему вторил капитан Джордж Джойс, обратившийся к Ферфаксу как к человеку, «призванным Господом свершить величайшее праведное дело, которое когда-либо существовало среди людей». Ферфакс сидел на своем месте, но, как обычно, хранил молчание.
Джойс упрекнул его за «дух страха, охвативший ваше превосходительство», и предупредил его «не увиливать от той работы, на которую вас призвал Господь».
Дух страха действительно присутствовал – страха того, чтобы ткань общества не была потрясена этими грозными требованиями изменений во власти гражданских магистратов, реформы законов, урезания привилегий. Но в конце Айртон настоял на своем, и «Народное соглашение» в том виде, в котором оно было разработано, сделало именно то, о чем подозревал капитан Джойс: оно дало возможность грандам увильнуть от той работы, на которую они были призваны. Все планы на будущее зависели от добровольного завершения деятельности парламента, сессия которого проходила на тот момент, и избрания нового парламента с более реалистичным территориальным распределением мест и несколько расширенным избирательным правом. Так как первое, что было необходимо, – это согласие парламента на этот план, его реализация могла быть отложена на неопределенное время.
V
К этому времени Вестминстер-Холл был расчищен, и уже быстро устанавливались перегородки, строились галереи и ставились скамьи. В Тауэр был отправлен запрос на дополнительные алебарды для охраны, а для чиновников помельче и посыльных суда заказаны приличествующие черные мантии. Полковник Хатчинсон из комитета, ответственного за меры безопасности, подал доклад, в котором рекомендовал разместить короля на время суда в доме сэра Роберта Коттона. Его красивый особняк, удобно расположенный между рекой и Вестминстер-Холлом, можно легко окружить кордоном солдат. В саду особняка был поспешно построен специальный двор для охраны, способный вместить 200 человек. Десять рот пехоты должны были постоянно нести дежурство по дому в окружавших его постройках. В качестве дальнейшей меры предосторожности был издан приказ, чтобы ни один солдат не отсутствовал из расположения своего подразделения во время суда, а кавалеристы должны были держать своих лошадей под седлом и оружие наготове на случай внезапной тревоги.
Но дни шли, а юристы все еще бились над обвинением. Огромные знания Дорислауса и свирепое рвение Кука не способствовали ни краткости, ни ясности. Первый черновой проект явно не годился, и ряд комиссаров, включая Айртона, Скота и Мартена, был назначен им в помощь и в советчики. Даже с их содействием юристам не удавалось сделать обвинение эффективным, четким и разумно коротким, и 17 января к этой группе присоединился Кромвель. К 19-му числу измученные уполномоченные судьи наконец сотворили нечто приемлемое, хотя окончательные поправки и исправления не были закончены до утра 20 января. Суд должен был начаться днем того же дня, не слишком рано; уже истекли 14 дней из того месяца, который, согласно Акту, был выделен на проведение судебного процесса и осуждение короля.
Стояла пронизывающе холодная погода, добавлявшая физический дискомфорт к преобладающей атмосфере тревоги, озлобленности и страха. На Темзе лежал лед, и в сером сумраке пасмурной зимы ни у кого не хватало духа выступать против приготовлений, хотя писали и вещали об этом много. Пресвитерианское духовенство проповедовало со своих безопасных кафедр; протесты исходили от неграмотных печатных изданий, которые передавались из рук в руки. Уильям Принн и Грегори Клемент, двое неугомонных публицистов из числа исключенных членов парламента, умудрились распространить из места, где они скрывались, официальную на вид листовку, в которой заявили, что армия и все ее офицеры – мятежники, предатели, подрывающие законы свободы народа, и убийцы-иезуиты. Этот вопль: «Иезуит!», основанный на широко распространенном поверье, что иезуиты выступали за убийство короля в своих черных целях, вызывал сильное раздражение у преданных антипапистов-республиканцев, в адрес которых с этого момента стали постоянно сыпаться насмешки и издевки.
Тем временем сторонники левеллеров выбрали этот момент, чтобы подать в палату общин петицию о свободной прессе, жалуясь, что армия по приказу Ферфакса выслеживает тайные типографии, врывается в частные дома и берет горожан под стражу по закону военного времени. Палата общин вежливо поблагодарила честных граждан за их петицию и пообещала «быстро рассмотреть» ее, что в текущих обстоятельствах ровным счетом ничего не значило. Суд над королем должен был начаться через 24 часа, и о чем еще они могли думать? За рамки исхода этого «большого дела» они заглядывать не осмеливались.
В течение последней недели палата общин издала декларацию, осуждавшую осеннюю мирную политику и защищавшую их нынешнее поведение. Они утверждали, что король, несомненно, нарушил бы любой договор, заключенный в то время, когда был лишен свободы; поэтому вести с ним переговоры бесполезно и опасно, и об этом не следует и думать, «если только мы не будем отрицать благость нашего дела, которое Господь присудил нам делать путем милостивого благословения столь многих значимых побед; если только мы не начнем предавать наших друзей, которые вместе с нами… подвергали опасности свою жизнь и состояния; если только мы не начнем ценить одного этого человека – короля больше многих миллионов людей, которых представляем, и ставить его честь, безопасность и свободу выше чести, безопасности и свободы всей нации». Таково было высокое риторическое заключение во всем остальном тщательно аргументированного осуждения всех предыдущих
