Казнь короля Карла I. Жертва Великого мятежа: суд над монархом и его смерть. 1647–1649 - Сесили Вероника Веджвуд
III
В то время как Кук и Дорислаус составляли обвинение против короля, группа комиссаров инспектировала Вестминстер-Холл. Этот крупный судебный процесс вызвал значительные волнения. Зал был общим местом заседаний и расчетной палатой английского правосудия. На протяжении какого-то времени там заседали несколько судов, отделенные друг от друга грубыми перегородками. Вокруг стен скучились временные будки и палатки торговцев, в которых продавали перья для письма, бумагу, воск, чернила, очки и другие сопутствующие товары. Все это нужно было убрать. Нужно было много чего снести, проделать много плотницкой и обивочной работы, прежде чем короля, по выражению уполномоченных, «можно будет представить перед публикой торжественным образом». Суд также следовало провести, уделив должное внимание безопасности – этот факт был молчаливо признан, когда Кромвель с Харрисоном, Ладлоу и другими военными вошли в комитет, занимавшийся его подготовкой.
В субботу 13 января, когда они сделали свой отчет, в воздухе пронеслось дуновение страха. Парламентский пристав получил приказ обыскать и закрыть подвалы под Расписной палатой. Только после выполнения этой меры предосторожности уполномоченные приступили к делу, и вездесущий Августин Гарланд сообщил о решении Кромвеля и его комитета. По их рекомендации короля следовало судить в южном крыле Вестминстер-Холла, где можно расчистить достаточно места, убрав перегородки между Судом Королевской скамьи и Судом казначейства, которые там находились. Остальную часть зала следовало расчистить от разных заграждений для размещения публики.
На первый взгляд все это было предназначено для того, чтобы судить короля на виду у его народа, но приготовления отличались от тех, которые были сделаны для других арестантов, и различие вызывало тревогу, которая терзала уполномоченных. Обычно публичный суд проводили ближе к центру холла, чтобы подсудимый был виден со всех сторон. Это вынуждало вводить обвиняемого в зал через главную дверь и вести его через толпу зрителей на предназначенное для него место. Но они не могли рисковать, ведя короля через зал. При проведении суда в самой дальней южной части зала появлялась возможность заводить его в зал через сеть построек, которые располагались за пределами зала между ним и рекой. Если король будет заходить отсюда, то будет проходить через комнаты и коридоры, в которые публику можно было не допускать, и расставить достаточное количество солдат.
Было и другое преимущество в таком выборе места проведения суда. Огромная масса зрителей в основной части зала будет иметь возможность видеть и слышать очень мало из происходящего, так что сам жест – устроить над королем открытый суд – был минимально рискованным. Для усиления безопасности часть холла для публики должна была быть отделена от судей и обвиняемого двумя параллельными барьерами – деревянной перегородкой, которая тянулась от стены к стене, а в нескольких футах за ней – крепкой железной оградой для сдерживания зрителей. В основной части зала должна была быть установлена другая ограда по всей его протяженности, вдоль которой должны были быть расставлены солдаты.
Тем не менее должны были быть галереи для богатых зрителей с видом на место самого суда. На них можно было попасть из частных домов, примыкавших к холлу, и комиссары, очевидно, чувствовали, что не могут осрамиться, запретив сооружать такие галереи и с выгодой продавать на них места. У них даже не было никакого плана изучения личностей или проверки имен тех, кто эти места занимал. Однако опасность, что какой-нибудь отчаявшийся роялист выстрелит с этого выигрышного места в судей короля – в самого Кромвеля, Брэдшоу или Кука, была очевидна. Кромвель, по-видимому, не тревожился об этом, а Кук с некоторым нервным подъемом сослался на угрозу его жизни, и Брэдшоу распорядился сделать в его шляпу вставку из стальных пластин. Конечно, было невозможно для кого-нибудь с галереи добраться до короля, а также какому-нибудь убийце-роялисту скрыться, так как все подходы охранялись солдатами. И все равно из-за ужаса и отчаяния, царившего теперь среди роялистов, королевские судьи подвергали себя некоторой опасности. Наверное, для Кромвеля и его однополчан, которые планировали организационные мероприятия в Вестминстер-Холле, было типично, что они принимали все возможные меры предосторожности, чтобы обезопасить персону короля, но были готовы, как и во время сражений, рисковать своей жизнью.
IV
Тем временем с большинства лондонских кафедр пресвитерианские священники продолжали осуждать армию, раболепную палату общин, Кромвеля и все их деяния. Они также осуждали и Ферфакса, к его немалому огорчению. 18 января он получил петицию, подписанную 47 лондонскими священниками, которая – поистине в пресвитерианском стиле – была сформулировала как упрек. Упрекая его в том, что он позволил армии захватить власть, они побуждали его исправить это зло, пока еще не поздно.
Сорокавосьмилетний священник Джон Гери предпочел действовать независимо и послал леди Ферфакс памфлет, подписанный греческим именем, в котором осудил армию как скопище иезуитов-убийц короля, позорящих протестантскую религию, и утверждал, что «основная масса народа страны» испытывает отвращение к самой идее судить короля. В пылком обращении к леди Ферфакс и ее матери он умолял двух дам использовать свое влияние на генерала.
Леди Ферфакс была женщина с характером; такой же была и ее мать – почтенная вдова самого известного военного своего времени лорда де Вера. Преследуемый протестами священников-пресвитерианцев, мучимый личным неодобрением своей жены и тещи, подвергаясь грубости со стороны Айртона, загипнотизированный Кромвелем, лорд-главнокомандующий хранил печальное молчание.
Эти широко распространившиеся протесты вместе с неоднократным осуждением армии красноречивыми проповедниками и манифестами Принна и более громкоголосых изолированных членов парламента не могли не повлиять на жителей Лондона. Ситуация была тем более опасна из-за симпатии лорд-мэра Абрахама Рейнардсона к роялистам. Было необходимо срочно организовать демонстрацию противоположных настроений, и полковник Тичборн был выбран для выполнения этой задачи. Несколькими неделями раньше Кромвель и Айртон выбрали его переговорщиком с левеллерами. Он знал Лондон, был тесно связан с индепендентами-проповедниками и симпатизировал не то чтобы левеллерам, а различным недовольным в Сити, которые представляли олигархическое правление членов Городского совета. Ему не составило труда организовать петицию, написанную в сильных выражениях, от жителей Лондона, которая вторила формулировкам армейских петиций, требовавших смерти короля и беспристрастного суда над «всеми крупными и главными авторами, планировщиками и действующими лицами недавней войны». Эта петиция должна была стать не несанкционированной петицией отдельных граждан, а официальным посланием из Сити парламенту.
