Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

Мы решили держать союз наш в полной тайне. Кроме доверенных товарищей, я ни с кем не поделился своим счастьем. Ходить на дачу к ее хозяевам я не хотел, они были посторонние, чуждые мне и ей, и я не желал запутывать их в наши дела. Но где и как нам встречаться? Уезжая на Восток, брат оставил мне своего рыжего Ваверлея. Это был прекрасный, отлично выезженный конь с большой примесью чистой крови. Мой жеребец, который подо мной готов был выкинуть любую штуку, под дамским седлом ходил как овечка. Мы с вестовым подъезжали к заветному камушку, моя сильфида вспархивала на коня, и мы исчезали в тенистых лесах Коерова, карабкались по косогорам Дудергофа и Киргофа или скакали среди необозримых полей Александровки, где только наши головы и плечи мелькали меж колосьев высокой ржи.

«Расступися, рожь высокая,Тайну свято сохрани…»

Иногда мы становились объектами парфорсной охоты[75] – в семье брата Володи заинтересовались неожиданным исчезновением их постоянного посетителя, и мальчики, видимо, старались подстеречь нас и разглядеть, кто эта отважная амазонка, которая носилась на грозном жеребце, не подпускавшем никого чужого. Но всякий раз, замечая знакомый силуэт, следовавший за нами, мы пускали коней широким галопом и исчезали в чаще.

Однажды, правда, мы почти попались: уходя сквозь поля, мы наткнулись на глубокий ров, видимо, прорезанный только что с намерением прекратить транзит по тропинке. Я замер от волнения. Но добрый конь понюхал свеженасыпанную землю, медленно поднялся на дыбы и плавным прыжком взял препятствие, перенеся на своей спине легкую как перышко амазонку.

Но время уходило, не принося решения главного вопроса. С каждым днем я встречал новые и новые случаи, чтоб убедиться в ее физических и духовных совершенствах. Поразительная легкость, с которой она села в седло и начала справляться с конем, сказывалась и в ее успехах во всех отраслях. Она обнаруживала природный вкус, великолепно копировала открытки, копии олео[76] знаменитых мастеров, делала поразительные шаги в предметах, которые я проходил с нею. С началом осени она взяла маленькую комнатку в городе, где я навещал ее через день, а сам я уже поселился отдельно, так как мой брат вскоре женился, и Маруся через день приходила ко мне обедать и оставалась до вечера.

Готовил и хозяйничал мой денщик Ворона, поверенный в наших делах и планах на будущее.

Маруся держала себя как гостья, занимаясь исключительно своей подготовкой, так что лишь за столом мы с ней делились впечатлениями и новостями.

Я надеялся провести ее на экзаменах какого-нибудь скромного пансиона и использовать авторитет моего отца, чтоб достать разрешение на брак, в чем не предвидел особых затруднений, так как тогда еще не было никаких стеснений в этом отношении, требовалась лишь санкция командира бригады.

С родными не встречалось никаких трений. Случайное знакомство ее с братом и с папой произвело на них самое благоприятное впечатление. Папа пришел в такое сердечное умиление при виде юной девочки, которая так доверчиво вверила мне свою судьбу, что даже (потихоньку от мачехи) купил для нашего будущего хозяйства хорошенькую мебель, называл Марусю своей милой доченькой и поехал хлопотать о разрешении. Бывая случайно у наших, мне только приходилось любоваться тактом и умением моей невесты держать себя в обществе; впоследствии, когда мы женились и бывали у отца в Кронштадте, генерал Адлерберг[77] подошел ко мне и поинтересовался, которая из двух прелестных дамочек моя.

– Вполне разделяю ваш вкус, – прибавил он, – я все время любовался ею.

Герцог Макленбургский был многим обязан моему отцу. Суровый Баумгартен низко расценивал его артиллерийские познания, и герцог все время спасался в Управлении артиллерии и других постоянных командировках. Отец вывел его на дорогу и поставил на рельсы.

Однако он стал теперь на чисто формальную сторону:

– Ну да, но мне необходимы данные, я хочу получить точные данные от Ивана Тимофеевича.

А между тем год назад мой товарищ Макеев женился на дочери пивовара из Риги, и никто не помешал его счастью. Он был прекрасный работник, но крайне застенчив, все время подергивал плечом, и знакомая генеральша решила женить его на хорошенькой гувернантке (бонне) своих детей. Ее сестра была та самая Алисынька, с которой я познакомился у Волконских.

Для милого папочки это было величайшим огорчением, а для нас неодолимым препятствием. Я попробовал устроить ее удочерение в одной хорошо поставленной семье – вышло немногим лучше! На счастье, летом ее взяли с собою Махочка с Ангелиночкой[78] к Энденам в Леонтьевское.

Свадьба наша оттягивалась, создавалось тяжелое положение. Осенью я опять уехал на перепись – это была уже третья командировка, одна удачнее другой: в штабе Округа моя работа была признана выше похвал, и я получил орден. Но по возвращении я решил порвать Гордиев узел и жениться без разрешения начальства.

Будучи на переписи в моем родном Гдовском уезде, на самой железной дороге недалеко от Луги, я был поражен видом великолепно отстроенной новой церкви, и так как батюшки пригласил меня к себе, я разговорился с ним об этом.

– Эта церковь – моя гордость, но и мое несчастье.

– Почему? Везде в окрестностях только и говорят, что о вашей самоотверженной христианской жизни, называют вас святым подвижником. Вам недоставало лишь благолепного храма – и вот он готов…

– Да, но знаете, что случилось? Я надеялся уже закончить работы, как вдруг церковь обокрали: вытащили замурованные в стене хранившиеся там остатки церковных сумм… Я был вынужден внести все, как раз представляю последний взнос… Но чего это мне стоило! Заболела моя жена, не выдержала. Захворал ребенок. Все от нужды. Прихожане предлагали помочь – но я ведь знаю… потом сами будут колоть мне глаза. Теперь мне все опротивело!

Вот к этому-то поистине святому пастырю Божию я решился обратиться с просьбою обвенчать нас без лишних отсрочек.

Церковь была у самой дороги, можно было бы обернуться в один день. Я заранее снял уютную новенькую квартирку в три комнатки близ училища, перевез туда мебель и подготовил прислугу, нашу деревенскую Машу, которая давно просилась к нам, как только поженимся. Ворона ушел в запас, другого денщика я не хотел брать ради того, чтоб не разглашать нашего секрета.

Маруся должна была ехать сговориться со священником.

В бурю и грозу

Сбирает Ираклий дружины,Полки удалые свои…Вставайте, хевсуры!Тушины и пшавы уже на пути…

Было пасмурное утро в конце октября. Фонари еще тускло сверкали в тумане, отражая свой блеск на сырых плитах тротуара. Серые облака уже начинали редеть и подниматься выше. Я усадил Марусю в поезд и, сам не зная, где потерять время, пошел в батарею. На бригадном дворе все еще было тихо, но, поднимаясь по лестнице, я уже услышал шум и оживление в нашей казарме. «Еще рано, – подумал я, – а наши уже встают».