Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы - Владимир Анатольевич Васильев
Сбылись слова бабушки. Сбылись и мечты матери, которая после окончания Константином Костромской семинарии, узнав, что сына хотят взять в архиерейские певчие, воспротивилась. Дарья Степановна не столько боялась, что сын прервет учебу, она опасалась, как бы ранняя известность не испортила ее одаренного отрока.
Воспоминания о детстве, юношестве, родных людях придала ему силы, и отец Порфирий вернулся к научным трудам. Он не оставлял мысли снискать благоволения и покровительства высокопоставленных сановников, выйти из опалы и вновь отправиться на любимый им Восток.
При думах о возможной новой командировке он возвратился к последней своей находке на Синае. В 1850 году Порфирий посетил монастырь святой Екатерины, где приобрел 26 икон, найденных в куче расколотых и изуродованных образов, сложенных монахами в башне над папертью собора.
Радость была безмерна — перед ним лежали лучшие образцы старинного письма греческого, грузинского, абиссинского, нубийского и нигерского. Черные иконы индиан с халдейскими письменами и нубийцев с греческими потрясли его. Где-то в глубине сознания крылось сомнение — возможно, они и византийские? Но понимая, что ценность образов от этого не уменьшается, Порфирий ждал часа, когда покажет свои сокровища реставраторам.
С далекого Востока он попал в Вену. О своей находке Успенский рассказал давнему другу протоиерею Раевскому, сменившему его в посольской церкви в 1842 году. Раевский рассказал ему о знакомстве с художником Травиным, по его мнению, способным малым. В разговоре он вспомнил, будто бы тот самый Травин был знаком с Порфирием в молодые годы.
«Закончу работы, поеду в Синод, возьму записку и обязательно навещу художника. Врать он не мог. Это я что-то подзабыл», — сформулировал мысль священник и вновь углубился в древние документы.
Не мог знать тогда отец Порфирий, что неожиданное приглашение в командировку на Восток и быстрые сборы отсрочат встречу со знакомцем из юности. Скоро архимандрит простился с Санкт-Петербургом и выехал в Афон.
Позднее в письме в Россию неутомимый путешественник-исследователь написал: «Пока мне хорошо здесь. Здоровье мое надежно. Меня греют два солнца — видимое и невидимое. Все силы души моей настроены ладно. Скуки я не знаю, врагов простил, друзей люблю, на людей не надеюсь, на Бога уповаю и молюсь ему пламенно, а делом своим занимаюсь усердно: изучаю резьбу, ваяние, зодчество, иконописание и церковное пение, а более читаю старинные книги, писанные на кожах».
* * *
Лики святых все отчетливее проступали на фоне купола храма. Черты их начинали обозначать и худобу, и строгость их, и все больше и больше с наполнением нежными красками, становились одухотвореннее, красивее.
Травин неторопливо свободными широкими мазками довершал плафон, замечая: задуманная им гармония состоялась — светлая красочная гамма прошла по всему рисунку от выразительных контуров лиц святых до их одежд. Куда-то пропала усталость, не тревожил его, как это было в самые первые дни работы над плафоном, сквозняк. Одна единственная мысль не давала покоя: не сбиться, сохранить палитру красок в их строгом чередовании, соответствии каждому персонажу и единой картине.
Алексей замер, вглядываясь в почти готовый рисунок, задумался. Он разглядывал одежды ангелов, всматривался в облака под ними, мысленно ощущая их легкость и легкость фигур святых, парящих в небесах. Перевел взгляд на лица, заглянул в глаза ангелов и понял: для ощущения глубины нужны солнечные лучи, там, где от облака этот свет должен отразиться на ликах святых.
От лежания на досках болело тело, кружилась голова, слезились глаза от краски. Казалось, краской он пропитался насквозь: она в одежде, на коже, в легких. Откуда взялся кашель? Даже дух захватывает и кажется, вот-вот сейчас всего его вывернет наизнанку.
К вечеру на леса поднялся старший сын Иван, предложил помощь. Отец отказал ему, отсылая следить за младшим братом. Едва тот ушел, Алексей вновь обратил взор на плафон и увидел маленькие неточности. Он-то знал: снизу, какое-то время спустя, когда смотришь не как художник, мелочей этих не замечаешь. Они уходят на задний план, уступая видению монументальности работы. Но сейчас мелкие огрехи бросались в глаза, и Алексей нашел в себе силы, сделал несколько мазков по картине и выронил кисть.
Снизу послышался громкий голос отца Гавриила:
— Алексей Иванович! Вас срочно требуют!
— Дайте, пожалуйста, отдохнуть, — старался изо всех сил крикнуть Травин.
Но его голос заглушил голос Любимова:
— Их светлость Елена Павловна дожидаются!
«Великая княгиня? С чего бы это?» — беспокойная мысль оторвала его от досок.
Ослабевшими руками он взялся за край доски, поставил ногу на ступеньку и едва не упал. Второй шаг дался легче. Ближе к полу он быстро перешагнул ступени и даже картинно спрыгнул.
— Кого вы удивить захотели, Травин! — прокричала великая княгиня. — Разве я не вижу, что все эти кульбиты вы выполняете из последних сил?!
Он и правда не чувствовал ног. Алексей, едва не упав, схватился за лестницу.
— Видите! Я же говорила! — испуганно сжала ладони Елена Павловна и подтолкнула к Травину протоиерея Любимова. — Возьмите же хоть вы его! Что на меня смотрите? Вы на него смотрите и берите быстрее, а то упадет.
Алексей пытался оправдаться, дескать, это временная усталость от долгого лежания на лесах, сейчас все пройдет, но ему не дали говорить, увели под руки из храма. Последнее, что видел он, — испуганное лицо младшего сына Петра.
Он спал и не спал. Летал за облаками, махал большими крыльями и падал на землю меж облаков. Видел склонившееся над собой лицо отца Гавриила, лицо какой-то немолодой женщины и старшего сына Ивана. Опять взлетал к облакам с маленькими крыльями и еще быстрее падал. Дышать мешала какая-то пробка, вставленная в горло. Он слышал свой кашель и все время старался посмотреть, не идет ли горлом кровь — немудрено от стольких падений о землю.
Проснулся Алексей от сильного шума дождя. Его тяжелые капли барабанили по стеклу, отдаваясь гулом в ушах. Травину показалось, что он проспал все лето, на улице осень, а он так и не известил Татьяну, которая, наверное, с ног сбилась в поисках мужа и сыновей.
Тихо открылась дверь. В узкую щелочку просунулось лицо его младшего — Петра. Алексей оторвал голову от подушки, кивнул сыну. Тот бросился к отцу и, всхлипывая носом, упал ему на грудь.
— Папаня, — протянул он. — Ты не помрешь?
— С чего это ты взял, Петя? — буркнул отец, пытаясь заглянуть ему в глаза.
— Поп говорил.
— Не поп, а отец Гавриил. Что он говорил?
