Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы - Владимир Анатольевич Васильев
— Приступили с Божьей помощью, — ответил тем же тоном Алексей.
— Молодежь, вижу, привели в храм работать, — продолжил он. — Ваши дети?
— Мои.
— Похвально.
— Художествам с младых лет обучаю, — прихвастнул Алексей.
— Надо, коль таланты есть. У меня вон сын Дмитрий от рождения стал к Божьему слову тянуться, так сейчас в семинарии учится, — ответствовал отец Гавриил, едва касаясь кончика бороды и радостно посверкивая глазами.
Он прошел к противоположной стене. Травин проследовал за ним. Еще при первой встрече Алексей заметил, как легко передвигается грузное тело священника. С виду — глыба. Кажется, толкай — не сдвинешь. А походка легкая. Про себя подумал: «Легкость эта — от его веры в Бога».
— Вот он, образ Казанской Божией Матери, — кивнул на большую икону отец Гавриил, — ценная святыня. Во время эпидемии холеры икону обносили крестным ходом вокруг Ораниенбаума 8 июля, в Казанскую. И вы знаете, болезни прекратились. Так что за ней присматривайте, пожалуйста. Штандарты лейб-гвардии ее величества Кирасирского полка, — продолжал отец Гавриил, — высочайше пожалованные императрицей Екатериной Второй, замененные в 1797 году новыми, в память пребывания в городе Кирасирского полка, вы и сами видите. А вот сия ценность, — он остановился возле оклада иконы святого Пантелеймона, — особо хранимая нами, должна быть все время на виду у вас.
Образ Пантелеймона помещался против иконы Спасителя. Был он в серебряной вызолоченной ризе и множестве драгоценных камней — даров и пожертвований, исцеленных от недугов по молитвам угодника Божия. В венце оклада виднелось множество цветных лент.
Отец Гавриил долго стоял возле иконы. Травин, находясь сбоку от него, видел, как едва шевелились губы священника, как собирались, а потом распрямлялись складки на его высоком лбу. Видел он и едва вздрагивающие широкие плечи Гавриила Марковича и поначалу подумал, не плачет ли? Потом понял — в молитве он весь, и душой, и телом.
После того как они вышли из храма, Алексей попытался перевести беседу на светские темы:
— В первый день моего приезда вы много говорили о писателях, отдыхающих здесь. Если это не секрет, что вас связывает с ними?
— Подметили-таки, — усмехнулся священник.
— Особенно когда вы поспешили из храма встречать Тургенева, который вез вам журнал «Современник».
— Ладно, уж, сколь вы так наблюдательны, раскрою секрет — я и сам пишу, — совсем по-светски ответил Гавриил Маркович.
— ???
— Не удивляйтесь. Пишу не беллетристику. Научные труды, — задумчиво сказал отец Гавриил.
— Интересно знать, о чем? — не унимался Алексей.
— О разном, — усмехнулся священник. — Вот, к примеру, в 1852 году вышло «Историческое обозрение способов содержания христианского духовенства от времен апостольских до XVII–XVIII веков».
— Я бы хотел узнать… — начал было Травин, и отец Гавриил, почувствовав, что ему сейчас придется долго объяснять назойливому художнику основы своей работы, сменил тему разговора:
— Вы бы позволили, уважаемый, взять ваших ребятишек ко мне на квартиру? — спросил он неожиданно, буравя Травина черными глазами.
— Позвольте поинтересоваться, зачем? — удивился Алексей.
— Видите ли, — Гавриил Маркович сделал паузу, отыскивая глазами детей Травина. — С некоторых пор я открыл в своей квартире первое в Ораниенбауме уездное училище для детей, где стал преподавать закон Божий и церковное пение. Пусть и ваши сыновья послушают, попоют, худо не будет. Все равно они у вас не при деле. Это когда за оформление храма возьметесь, тогда и пусть навыки приобретают, а пока….
Отец Гавриил уходил и уводил с собою Ивана и Петра. Травин до ворот храма провожал взглядом мощную фигуру протоиерея Гавриила, но уже думал не о нем. Алексею вдруг вспомнилось, что где-то недалеко сейчас находится другой священник — ученый Порфирий Успенский, который вот-вот прочитает весточку от Раевского, навестит его и поможет открыть тайну родословной. Травину было известно, что ученый возвратился в Россию осенью прошлого года и, заселившись в Александро-Невской Лавре, никого не допускал к себе.
Глава пятая. Елизавета
Свет падал из небольшого окна, ложился на листы бумаги, аккуратно разложенные на столе. Седой мужчина с большой белой бородой, облаченный в ризу священника, каллиграфическим почерком старательно выводил текст. Дел предстояло много, надо было переработать материалы, накопленные за три года путешествий по Синаю и Египту, но он не спешил, боясь в торопливости упустить что-нибудь важное.
Время от времени, отложив перо, он мысленно рассуждал о загадочных письменах, обнаруженных в синайских утесах. Не терпелось поскорее расшифровать их, вникнуть в смыслы, культуру и особенности письменности. Впереди предполагался капитальный труд, излагающий вероучение, богослужебную практику и каноническое право коптов.
Иногда, в перерыве на отдых, нет-нет да тронет его душу струна самолюбия. Давняя взлелеянная мечта быть ректором и профессором духовной академии не осуществилась. Архимандриту Порфирию Успенскому предпочли бывшего некогда под его начальством иеромонаха Феофана, сменившего знаменитого архимандрита Макария Булгакова на посту ректора Петербургской духовной академии.
Шестилетнее пребывание отца Порфирия в Иерусалиме во главе первой Русской Духовной Миссии оборвала в октябре 1853 года Русско-турецкая война. 8 мая 1854 года, накануне боевых действий, он выехал из Иерусалима, через Александрию и Афины прибыл в Италию.
В Италии архимандрит Успенский посетил Венецию, Падую, Милан, Рим, Ливорно, Пизу, Флоренцию, Геную. В старинных храмах городов он изучал архитектуру, живопись, скульптуру, обогащая знания и совершенствуя художественный вкус. В Риме он имел аудиенцию у папы Пия IX. Из Италии архимандрит вернулся в Россию.
Прибыв в Санкт-Петербург 2 октября 1854 года, Успенский направился в Синод. Здесь начальника духовной миссии встретили неприветливо, сухо. Неудовольствие митрополита Петербургского Никанора и обер-прокурора Святейшего Синода Протасова вызвала поездка отца Порфирия в Рим и аудиенция у папы. Тогда-то, обидевшись, Порфирий Успенский и уединился в Александро-Невской Лавре, где занялся составлением отчетов и переводческой работой.
В минуты отдыха все чаще и чаще на ум приходила мысль поехать в Кострому. Мысленно он представлял маленький домик с садом, отца и мать. С ними он виделся в 1847 году, когда заезжал проститься по случаю назначения начальником русской духовной миссии. И вот уже нет отца. Болеет старенькая мать.
Он отодвинул рабочие тетради, достал чистый лист. Строки любви к родному человеку легли на бумагу: «Моя мама, будучи весьма благочестива, и меня с малолетства воспитала в строгом благочестии и научила молиться Богу, как молилась сама, сердечно и благоговейно. Сладость молитвы была сладостью души моей…»
Порфирию вспоминалось, как Дарья Степановна, совершая паломничества, брала с собой юного Константина, единственного своего сына. Чаще всего они бывали в Ростово-Яковлевском монастыре у святителя Дмитрия или отправлялись на богомолье в монастыри Игрицкий и Николо-Бабаевский.
