Алимжан Тохтахунов - Мой Шелковый путь

— Ни в какую. Зачем меня высылать, если я потом все равно вернусь?

— Господин Тохтахунов, вы ведь бомж, выражаясь русским языком.

— Кто? Бомж? — опешил я. — Какой же я бомж, если у меня есть квартира в Париже?

— Вы купили ее на «черные» деньги. Мы не можем не принимать этого во внимание. Фактически вы незаконно владеете ею.

— Почему незаконно? Как вы можете говорить такое? Я уже все объяснил налоговой полиции. Я эти деньги заработал! Я их заработал легально! И вообще при чем тут деньги — черные или белые? Вы разве этим вопросом занимаетесь? Разве поэтому на меня нацепили наручники?

— Господин Тохтахунов, я вынесла судебное решение. Вы будете высланы из страны. Если желаете, можете обжаловать этот вердикт. — Она захлопнула папку с документами и поднялась из-за стола.

В бессилии я развел руками и повернулся к адвокату.

— Что делать? Как быть? Ведь это издевательство! Самое настоящее издевательство над личностью!

— Алимжан, успокойтесь. Мы все решим.

— Когда? — вырвалось у меня. — Сколько можно терпеть это?!

Ко мне подошел полицейский и через переводчика велел следовать за ним.

— Далеко? — мрачно спросил я.

— В тюрьму, — ответил он.

— Куда?!

— В лагерь для незаконных эмигрантов. Следуйте за мной, — приказал полицейский.

В Париже у меня было десять адвокатов, но вся эта свора юристов не сумела ничего сделать. До меня стало постепенно доходить главное — Франция пыталась устроить мне невыносимую обстановку. Мне кажется, что французам плохо становилось оттого только, что они читали адрес моей квартиры. За одно то, что я жил в элитном квартале, они готовы были сгноить меня. Моя квартира не давала покоя французским властям. Они не хотели смириться с мыслью, что я жил в свое удовольствие и не стеснялся этого. Они приходили в бешенство от одной мысли, что я, беспощадно обвинявшийся газетчиками во всех смертных грехах, на самом деле не мог быть уличен ни в чем и продолжал вести нормальную жизнь. Они называли меня крупнейшим мафиозо, но не могли предъявить мне ни единого факта. Полиция выделяли огромные суммы на слежку и прослушивание моих телефонов, но деньги утекали, а доказательств моей вины (хотя бы косвенных) так и не появлялось. Они жаждали отыграться хоть как-нибудь. И вот удача — я просрочил на один день пребывание в Париже.

С каким холодным удовольствием судья произнесла приговор!

Экстрадировать!

Лагерь для эмигрантов, куда меня посадили, представлял собой огороженную территорию на окраине Парижа, где стояло с десяток деревянных бараков. Трудно передать степень моего ужаса, когда я вошел в ворота. Там я увидел только негров! Почти тысяча человек — и все чернокожие! Ни одного европейского лица! Это были те самые чернокожие, которые торгуют возле Эйфелевой башни дешевыми сувенирами и воруют кошельки у туристов. И вот меня швырнули к ним, как последнего бродягу, хотя у меня были квартира, машины, бизнес, помощники, адвокаты, деньги наконец!

— Мне кажется, что вижу кошмарный сон, — сказал я, когда ко мне приехал мой адвокат. — В чем я провинился, почему должен сидеть в этой дыре? Сколько мне гнить здесь? Ты видишь этих людей вокруг меня? Как можно находиться рядом с ними? От них воняет, как от бездомных собак. Я месяц потом отмываться буду!

— Алик, потерпи, мы подали жалобу, — заверил он меня. — Завтра или послезавтра состоится заседание суда. Они обещали, что тебе дадут возможность самостоятельно выехать в Израиль, а потом спокойно вернуться во Францию.

— Слава богу, образумились.

Следом за адвокатом приехал мой секретарь и привез телефонные карточки, чтобы я мог в любое время звонить ему.

— Алимжан, мы все уладим, — сказал он. — Звоните в любое время.

— Ладно, Артем. Звонить буду часто, потому что сидеть здесь омерзительно. Они здесь все гудят, рычат, ругаются, молятся беспрестанно.

— Молятся?

— Да, африканцы, и мусульман много.

Я попросил его передать моим друзьям, чтобы они навестили меня.

— Кому-нибудь конкретно?

— Да всем скажи. Всех буду рад увидеть. Ты же увидел, что тут такое…

— Но и вы тоже звоните, Алимжан.

В комнате, где мне предстояло спать, находилось две кровати. Я долго ждал, когда появится мой сосед, но никто не пришел. Вероятно, французы решили, что с меня будет достаточно чернокожих соседей за стеной. Уснуть долго не удавалось из-за несмолкавших криков, в коридоре кто-то дрался, кто-то падал, колотился о стену. Дверь в комнату не запиралась, потому что лагерь для эмигрантов не был тюрьмой. В любую минуту человек мог войти и выйти не только из комнаты в коридор, но из барака тоже. Многие негры не ложились спать до раннего утра, их голоса доносились сквозь грязное окно, виднелись вспышки зажигалок.

На следующий день ко мне приехали несколько моих друзей и привезли мне кучу вкусностей. Уехали одни, потом появились другие. Потихоньку день пролетел. Вечером я дозвонился до Артема, моего секретаря.

— Алик, мы уже купили билет для вас, — обрадованно доложил он. — Вы в одиннадцать часов едете на суд, оттуда сразу в аэропорт. Время заседания уже назначено, и судья сказала мне, что вам разрешат выехать из страны самостоятельно.

Он попросил меня записать номер кабинета, где состоится слушание. Я вздохнул с облегчением.

Утром приехал автомобиль. Полицейский показал жестом, что должен надеть на меня наручники.

— Черт с тобой. Надевай…

Помимо меня в машине находились только водитель и два полицейских. Они о чем-то беззаботно болтали, а я молчал. Ненавижу, когда совсем ничего не понимаю…

Вдруг я заметил, что мы выехали из Парижа.

— Эй, месье, мы куда едем?

— В аэропорт.

— Почему в аэропорт? Пуркуа?

— Депорте!

То есть меня везли, чтобы выслать! Без суда, хотя заседание было назначено на одиннадцать и судья уже ждал меня! Я мог предполагать что угодно, но не такой подвох, не такой наглый обман.

— Оревуар, — сказал я им, когда меня освободили от наручников. — Только не думайте, что вы победили. Вы взяли меня обманом…

Опуская ненужное, скажу главное: мне удалось выиграть суд, и через восемь месяцев я вернулся в Париж. Нельзя страдать пассивно, это сокрушает волю. Необходимо сопротивляться, бороться каждый день, каждый час, каждую минуту. Я боролся, выиграл суд и вернулся во Францию. Вернулся, но… все началось опять. Допросы (иначе это не назовешь) в налоговой, допросы в уголовной полиции, слежка на улице, прослушивание телефона. Я пытался держаться бодро и ничем не проявлять моего раздражения…

В конце концов адвокаты посоветовали мне выезжать из Франции, как этого требовали французы, каждые полгода.