Алимжан Тохтахунов - Мой Шелковый путь

Мне казалось, что я взлетел на седьмое небо от охватившей меня радости. Хоть что-то мне удалось сделать для моего тренера. Когда Сергей Артемович узнал о награде, он чуть не потерял дар речи.

— Мне? Орден от ФИФА!

Казалось, только теперь этот весьма почтенных лет человек, всю жизнь отдавший футболу и подготовивший в ряды наших команд блистательных футболистов, осознал всю значимость своей работы. Он любил футбол, обожал игроков, и тренерская работа была для него естественным делом. Он не ждал ни наград, ни благодарностей. Хорошая игра и была для него лучшей наградой. Советский Союз, к сожалению, не был щедр на похвалу. И вот здесь, в Париже, в чужой стране, крупнейшие люди мирового футбола оценили его тренерскую работу самым высоким образом.

Золотая медаль! Ее вручали в торжественной обстановке, и Сергей Артемович не мог скрыть волнения.

— Алик, ты дал мне вторую жизнь, — сказал он, когда мы выходили из зала.

Глава 11

Полицейская наковальня

Опаснейший подводный камень правосудия — это предубеждение.

Тот, кто хочет обвинять, не вправе торопиться.

Французская полиция следила за мной постоянно и не скрывала этого. Куда бы я ни направлялся, всюду по пятам шла полиция. В преследовавшей меня группе было человек пять — десять. Я не оговорился, употребив слово «преследовавшая», потому что это невозможно назвать иначе. Они, не скрываясь, ездили за мной на машинах и ходили пешком. Иногда вдруг начинали играть в кошки-мышки: увидев, что я бросил взгляд в их сторону, прятались за столбы, каждый из которых вдвое тоньше любого человека. Я понимаю, что они целенаправленно давили на психику, но как же нелегко выдержать такое давление! Бывало, я останавливался поговорить по телефону, услышав звонок мобильника, и в ту же секунду рядом возникал кто-нибудь «из них», пристраивался в метре от меня и делал вид, что считает птиц в небе. Я понимал, что такое внимание к моей персоне не случайно — за мной уже тянулся широкий след «порочности»: меня выдворили из Канн и Монте-Карло, прилюдно заковывали в наручники, регулярно публиковали статьи, рисовавшие меня чудовищем и непременно упоминавшие о моих судимостях в советское время. Нет никакого сомнения, что я состоял у них на учете. Я не понравился спецслужбам Германии и Монте-Карло, и французы, похоже, желали создать такую атмосферу вокруг меня, чтобы я сам уехал, не дожидаясь какого-нибудь формального повода.

— У вас «черные» деньги, — заявляли они мне. И это был гарантированный знак того, что рано или поздно полиция попытается выкрутить мне руки.

В Париже я встретил Тонги, близкого мне человека, который не раз пытался помочь мне чем-нибудь. Он уже давно жил во Франции и хорошо говорил по-французски. О его работе я ничего толком не знал и поэтому был немало удивлен, когда он пришел как-то вечером ко мне и завел серьезный разговор.

— Алик, ты слышал что-нибудь о похищении Коштеля?

— Какого Коштеля?

— Какой-то представитель ООН. Его похитили то ли в Чечне, то ли в Ингушетии, — пояснил Тонги.

— И что?

— Мои знакомые из полиции просили меня узнать, не можешь ли ты как-нибудь помочь в этом деле.

— В каком деле? — не понимал я.

— Ну… Посодействовать в поиске Коштеля.

— Как я могу посодействовать, если живу в Париже?

— У тебя есть связи на высоком уровне… Мои друзья в полиции намекнули, что это тебе зачтется.

— Подожди, — остановил его я. — Это серьезный вопрос. Такие дела так не делаются. Пусть твои друзья сами придут ко мне или вызовут к себе. Как же я могу ни с того ни с сего начать расспрашивать в Москве об этом Коштеле? Какие у меня права есть на это? Если какое-то французское ведомство хочет меня уполномочить заняться таким сложным делом, то надо согласовать все официально.

— Алик, видишь ли… Это не может быть официальной миссией. Это можно рассматривать как твое желание помочь французским властям. И я повторяю, что твое желание помочь зачтется в твою пользу.

— А что я могу сделать? — пожал я плечами. — Могу только Иосифу Давыдовичу позвонить. Но чем он поможет? Если боевики похитили человека, то Государственная дума тут вряд ли повлияет на ситуацию, разве что возьмет под свой контроль это дело…

На следующий день я позвонил в Москву Иосифу Кобзону и объяснил ему ситуацию. Он пообещал выяснить, что и как. Позже он соединился по телефону с Русланом Аушевым, президентом Ингушетии, и Аушев, насколько мне известно, сказал: «Иосиф Давыдович, ради вас и Алика я возьму это дело под личный контроль». Сразу после этого Кобзон обратился к Геннадию Селезневу, председателю Государственной думы РФ, с просьбой дать ему полномочия отслеживать, как идет дело Коштеля. Детали мне известны плохо, да и забылось многое с тех пор, но знаю, что Иосиф Давыдович получил от Государственной думы официальный документ, который уполномочивал его курировать вопрос освобождения Коштеля из плена. Кажется, была создана даже специальная депутатская группа. Руслан Аушев тоже держал руку «на пульсе».

Вскоре ко мне в Париж приехали два человека из Дагестана. Никогда прежде я не встречался с ними. Они сказали: до них дошел слух, что я ищу людей, которые могли бы помочь в освобождении Коштеля.

— Ищу, — подтвердил я. — А вы кто?

Один из них оказался родственником не то министра, не то замминистра внутренних дел Дагестана. Я устроил их в гостиницу и позвал Тонги на эту встречу.

— Мы знаем село, где отдыхают боевики, взявшие в плен Коштеля, — сообщили дагестанцы. — У нас есть нужные контакты.

— В таком случае, давайте встречаться немедленно с французами, — сказал я. — Пусть они отправляются с вами и решают все на месте. Разве можно упускать такую возможность.

Тонги согласился, что переговорить с полицией надо без промедления.

Время тянулось медленно. Мы ждали долгие две недели. Гуляя по улицам, мы видели наружное наблюдение, не выпускавшее нас из поля зрения. На мотоциклах, на машинах — куда бы ни направлялись, полиция следила за каждым нашим шагом.

— О вашем приезде знают, — усмехнулся я, показывая дагестанцам на сопровождавших нас всюду сотрудников спецслужб. — Теперь вы у них на заметке будете.

— Мы и не скрываемся. Мы же приехали с доброй миссией. Зачем нам прятаться?

Каково же было мое изумление, когда через две недели Тонги появился у меня и растерянно развел руками.

— Они не хотят!

— Как не хотят? — не понял я.

— Мы готовы свести их с похитителями, — сказали дагестанцы.