Через невидимые барьеры - Марк Лазаревич Галлай
В одном из полетов мое овладение ТБ-3 подверглось неожиданному испытанию. Станкевич полетел не в обычном летном комбинезоне, а в скафандре – едва ли не первом скафандре отечественной конструкции, который надо было проверить на самолете с двойным управлением, прежде чем вылетать в нем на истребителе. Эта предосторожность оказалась нелишней. В начале полета все шло хорошо, и похожий в своем скафандре на марсианина Станкевич успешно орудовал штурвалом, педалями и секторами газа. Время от времени он поворачивал ко мне голову в массивном шлеме и из-за его стекол бодро подмигивал правым глазом (повернуть голову так, чтобы я видел и его левый глаз, не позволяла конструкция первенца нашего скафандростроения): все, мол, в порядке!
Однако так продолжалось недолго. Внезапно в системе клапанов и регуляторов скафандра что-то (не помню уж сейчас, что именно) вышло из строя: стекла шлема стали быстро запотевать, а шарнирные соединения в плечах и локтях летчика надулись так, что почти полностью ограничили подвижность его рук. Пришлось мне брать управление на себя и заканчивать полет самостоятельно. С приятным удивлением и не без примеси некоторой нездоровой гордыни я убедился, что это не вызвало у меня никакой тревоги и что управляюсь я с массивным ТБ-3 вполне уверенно. Это был уже какой-то шаг к универсальности настоящего летчика-испытателя, который, по словам одного из старейших пилотов ЦАГИ, Сергея Александровича Корзинщикова, «должен свободно летать на всем, что только может летать, и с некоторым трудом на том, что, вообще говоря, летать не может».
* * *
Среди больших и малых открытий, сделанных мной во время полетов вторым летчиком, были и довольно неожиданные. Так, например, осваивая выполнение так называемых площадок, я не без удивления установил, что к числу непременных добродетелей летчика-испытателя относится и столь, казалось бы, прозаическое свойство, как… терпение. Впоследствии я убедился, что терпение в широком смысле этого слова в нашем деле необходимо во многих случаях, в частности для того, чтобы, не поддаваясь ни собственному азарту, ни каким-либо уговорам и «привходящим соображениям», выжидать погоду, пригодную для выполнения намеченного эксперимента. В этом случае летчик-испытатель должен уметь ждать так же, как его собрат – полярный летчик. Но впервые терпение как очередная – сколько их там еще есть? – обязательная сторона характера летчика-испытателя открылось мне именно на площадках.
Что такое площадка? Полное ее наименование – режим прямолинейного горизонтального полета на установившейся скорости. Площадки встречаются в испытательных полетах часто и, не научившись гонять их, работать летчиком-испытателем невозможно. Казалось бы, это самый простой из всех возможных режимов: не петля, не вираж, не пикирование, а обыкновенный полет по прямой. Но в действительности простота этого режима только кажущаяся. Все дело в том, что выполнять его нужно с исключительной точностью: самолет должен нестись в небе, не шелохнувшись, не отклоняясь от прямолинейного курса, без малейших колебаний высоты полета, без крена – должен буквально замереть, если только это выражение применимо к многотонной массе металла, с огромной скоростью перемещающейся в пространстве.
Во время площадки самолет постепенно разгоняется до установившейся максимальной скорости. Разгон этот продолжается значительно дольше, чем обычно думают: не менее пяти, а иногда, особенно вблизи потолка, восемь, десять, двенадцать и более минут. И каждая из этих минут наполнена большим напряжением. Попробуйте прицелиться из винтовки в мишень и продержать, ни на секунду не упуская, мушку под «яблочком» хотя бы в течение тридцати секунд. А летчику-испытателю во время площадки приходится, образно говоря, прицеливаться из нескольких винтовок сразу: он должен следить одновременно и за высотой, и за курсом, и за креном – словом, едва ли не за всеми элементами полета.
Немудрено, что соблазн поскорее закончить столь напряженный режим весьма велик. И поддаться этому соблазну – одна из наиболее часто встречающихся ошибок молодых летчиков-испытателей. А коварные соглядатаи – спидограф, барограф и другие приборы, бесстрастно фиксирующие все, что происходит с самолетом, запишут в этом случае, что площадка недодержана, постоянная скорость установиться не успела.
– Как же так? – вопрошает иной молодой летчик, сокрушенно взирая на расшифрованные ленты самописцев. – Как же так? Вроде скорость установилась. Стрелка больше не ползла, я ясно видел.
В этом месте обязательно кто-нибудь многоопытный из числа присутствующих (ох как много лишних людей почему-то всегда присутствует, когда обнаруживается упущение молодого летчика!) ехидно указует перстом на висящие на стене часы и ласковым, рассудительным голосом говорит:
– Эти стрелочки, если на глаз судить, тоже не ползут. Что же, значит, и время «установилось»?
Да. Недаром опытные летчики привозят из полета такие барограммы, что хоть под стеклом на стенку вешай: каждая площадка будто по линейке прочерчена!
Летчик-испытатель может быть безукоризненно храбрым, исключительно грамотным и неутомимо выносливым, но если ко всем этим обязательным качеством вам не приложено еще и терпение, хороших барограмм от него не жди.
Да и не одних только хороших барограмм!
* * *
Сформировавшийся в моем юношеском сознании эталон достойного представителя героической летно-испытательной профессии постепенно обрастал прозаическими чертами. Осторожность, методичность, а теперь вот, оказывается, еще и терпение.
И самое удивительное – от подобной трансформации упомянутый светлый облик не терял присущей ему романтичности. Больше чем когда-либо хотелось стать настоящим летчиком-испытателем.
Но каков он, этот настоящий летчик-испытатель? Казалось бы, ответ на этот вопрос легко было получить, применяя метод, так сказать, прямого наблюдения, благо в нашей святая святых – отделе летных испытаний ЦАГИ – был собран едва ли не весь цвет этой профессии. Смотри на корифеев и учись!
Но действительность, увы, всегда сложнее схемы. Корифеи оказались… очень разными. Разными даже по внешнему виду. Так называемой атлетической фигурой обладал только Громов;
