Через невидимые барьеры - Марк Лазаревич Галлай
Мне не раз приходилось видеть летчиков, порою даже неплохих или, во всяком случае, популярных, которые пытались действовать в испытательных полетах «на авось». Внешний эффект от их полетов бывал иногда довольно шумный. Свой авантюризм они почти всегда прикрывали якобы руководившими ими благими намерениями – желанием ускорить проведение испытаний, «во что бы то ни стало» выполнить задание и так далее, вплоть до любезного сердцу каждого конструктора проникновенного заявления: «Я так верю в вашу машину!» Однако в действительности ни к чему хорошему их бесшабашные действия, как правило, не приводили. Когда по прошествии нескольких дней после нашумевшего полета страсти успокаивались и начинался объективный разбор – что же этот полет реально дал, – почти всегда выяснялось, что в лучшем случае… ничего, а в худшем – дополнительную задержку для тщательного осмотра, а иногда и ремонта машины.
…Итак, святая святых, как выяснилось, была населена отнюдь не святыми, а очень разными, живыми, неустанно – словом и делом – спорящими между собой людьми. Но насколько же их облик оказался привлекательнее стандартного «героя-летчика» с газетных страниц! Как много дали нам – советом, показом, примером и даже собственной ошибкой – на первых поpax нелегкого нашего пути старшие товарищи, о которых всегда думается с сердечной благодарностью! И я пользуюсь случаем, чтобы здесь сказать об этом.
* * *
Формы, в которых проявлялось влияние на молодежь со стороны коллег – от представителей старой гвардии Козлова, Громова, Чернавского, Корзинщикова до наших непосредственных предшественников Станкевича, Рыбко, Шиянова, – были довольно разнообразны.
Я уже говорил о вывозке, о совместной работе на тяжелых самолетах с двойным управлением, о многочисленных «частных» советах, пожеланиях, а иногда и упреках. Но, кроме всего этого, существовал еще один неисчерпаемый источник, щедро питавший нас авиационным умом-разумом, – летная комната. Когда летчики собирались в ней, одна за другой следовали невыдуманные истории, каждая из которых будто случайно (а может быть, как я полагаю сейчас, не так уж случайно) приводила к конкретным и очень важным профессиональным выводам.
Впрочем, в комнате летчиков велись не только строго деловые разговоры. Должное внимание уделялось всему, что помогало отдохнуть и рассеяться между полетами: обсуждению только что прочитанных книг, бесконечным рассказам на житейские (чаще всего комические) темы, взаимным розыгрышам, шахматам и даже бильярду, поиграть на котором частенько захаживал работавший по соседству Чкалов.
Играли по-разному, но чаще всего на «под стол». Проигравший должен был залезть под бильярд и проникновенным (обязательно проникновенным!) голосом превозносить высокий класс игры победителя, одновременно всячески понося себя самого.
Чкалов проигрывал редко, но если уж проигрывал, то проделывал процедуру под стольного покаяния с чрезвычайной серьезностью.
Трудно было в то время назвать человека более популярного, чем он.
Человеческая слава, как известно, бывает разная.
Иногда это – статьи, очерки, книги о знаменитом человеке, его портреты в газетах и журналах, неизменное появление в президиумах многочисленных торжественных и не очень торжественных заседаний, торопливый шепот за спиной: «Смотри! Смотри скорее! Вон идет такой-то…»
Но есть и другая слава. Ее носители известны главным образом узкому кругу специалистов. Так были и есть люди, популярные в авиации, медицине, среди моряков, геологов, историков. Про их славу можно сказать, что она распространилась не столько вширь, сколько вглубь. Каждое их меткое слово, каждый мало-мальски интересный случай из их жизни передается из уст в уста, обстоятельно комментируется, обрастает красочными, хотя, увы, не всегда безукоризненно правдоподобными подробностями.
Такая слава не только светит – такая слава греет!
Про Чкалова можно сказать, что его не обошла ни та, ни другая.
Он был знаменитым человеком в полном смысле этого слова: одним из первых – девятым по счету – Героев Советского Союза, депутатом Верховного Совета, комбригом (это воинское звание соответствует нынешнему генерал-майору). О нем много и часто писали газеты. Прохожие на улице узнавали и тепло приветствовали его.
Все это, однако, никак не повлияло ни на его отношение к людям независимо от их ранга, ни на весь его внутренний облик.
Не повлияло, несмотря на то (а может быть, напротив: именно потому!), что популярность Чкалова была весьма недавнего происхождения. Она сразу – как-то ударно – навалилась на него весной тридцать пятого года, когда Орджоникидзе на аэродроме, во время очередного осмотра правительством новой авиационной техники, представил его Сталину и рассказал, как героически боролся Чкалов за сохранение нового опытного истребителя И-16, у которого в одном из испытательных полетов не вышла нога шасси. Назавтра Чкалов был награжден орденом Ленина. С этого и пошло.
А до того судьба не только что не баловала Валерия Павловича, но, можно сказать, обращалась с ним довольно жестоко. Его и начальство ругало, и из военной авиации дважды выставляли, и без работы ему пришлось походить, и даже в тюрьме посидеть! И если все превратности жизни все-таки не ожесточили его душу, по одному этому можно судить – какая это была душа!
В авиации Чкалова знали и любили даже в самые трудные периоды его жизни, задолго до того, как пришла к нему широкая известность.
Я говорю – в авиации, хотя точнее было бы сказать – в авиации и вокруг нее, включая в это, может быть, не очень строгое понятие не только людей, делающих самолеты, обслуживающих их и летающих на них, но и огромное количество планеристов, парашютистов, авиамоделистов, наконец, просто любителей авиации, до поры до времени не связанных с ней профессиональными (или полупрофессиональными – любительскими) узами.
Автор этих строк как раз переживал «авиамодельный» период своей биографии, когда впервые услышал о Чкалове из уст одного из старейших, к сожалению, малоизвестных русских летчиков – Евгения Михайловича Молодцова, соседа и давнего знакомого моих родителей.
Евгений Михайлович, летавший еще в Первую мировую, а затем в Гражданскую войну, служил в Ленинграде вместе с Чкаловым, так что его рассказы представляли собой не изложение легенд о Чкалове (каковых тоже ходило немало), а то, что сейчас именуется информацией из первых рук.
Что говорить, основания для формирования легенд здесь были!
Чкалов летал не так, как другие летчики. Он активно выискивал в полетах что-то новое, нестандартное, не лежащее на поверхности, такое, что было непросто даже выдумать, не говоря уж о том, чтобы выполнить. Именно этим, а не какой-то особой отточенностью пилотирования или глубиной технических знаний отличалась его творческая летная индивидуальность.
Может быть, вспоминая человека, ушедшего из
