Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи - Джейк Джонс
Со временем — а время все идет и идет — Шэрон становится все агрессивнее. Она туманно рассуждает о попытках нанести себе вред, смутно намекает на перенесенные несправедливости и хаотичную личную жизнь. Отмененные встречи с соцработниками, неприветливые беседы с консультантами из соцзащиты, злые сообщения, оставленные на автоответчике в три часа ночи. Сотни причин, почему все всё понимают неправильно. Но она не отвечает на прямые вопросы, не говорит, зачем мы здесь, а в ответ на любое мое предположение пренебрежительно фыркает: отказывается от поездки в больницу, настаивает на том, что позвонить некому, поднимает на смех любые попытки передать ее бригаде психиатрической скорой помощи и утверждает, что прибегала ко всем доступным ресурсам, но никто так и не смог ей помочь.
— Шэрон, у вас есть какие-нибудь заболевания?
— Ты же знаешь, что есть.
— Какие?
— Психические, психические. Сплошная гребаная психиатрия.
— Какие именно?
Она презрительно щурится, хлопает ладонью по подлокотнику кресла.
— У меня дисбаланс химической активности мозга, поняли? Я не выдумываю. Не пытаюсь привлечь к себе внимание.
Она поднимается и начинает ходить туда-сюда.
— Я ни в коем случае так не думаю, Шэрон. Вам ставили какой-либо конкретный психиатрический диагноз?
— Ха! Как будто вы не знаете! Меня все знают. Все знают Шэрон Смит.
Она запускает руку за диван. Полицейский делает шаг вперед, и это, судя по всему, ее веселит:
— Не беспокойтесь, господин полицейский!
Выуживает кошку из укрытия, поднимает широким, драматическим жестом, как будто собралась ее выкинуть, позволяет ей угнездиться на согнутой руке, утыкается носом ей в макушку и чешет ей за ушами.
— У тебя есть дети, Джейк?
— Прошу прощения, что?
— У тебя дети есть?
— Шэрон, вы же вызвали скорую не ради того, чтобы расспрашивать меня о детях, правда?
— Разве? А ты откуда знаешь?
— Почему вы не скажете мне, в чем дело?
— Как их зовут?
Кошка громко мурлычет.
— Шэрон, мы так далеко не уедем, правда?
— Ты боишься мне сказать? А что я, по-твоему, сделаю? Приеду к тебе домой и уведу их? Изнасилую? Украду твоих гребаных детей? Как у меня украли?
Она роняет кошку на пол и указывает мне в лоб. Лицо искажается гневом.
— Можешь себе такое представить? Что кто-то заберет твоих детей? Из-за того, что сделал кто-то другой? Из-за того, что кто-то с ними сделал. А меня тут оставили одну. В мой сраный день рождения. Пить персиковую водку и пытаться перерезать себе глотку. Опять. Да! Так и есть! Опять! Вечно угрожаю! И зову на помощь, а ко мне на порог заявляется полиция, у всех на виду. О, к Шэрон опять приехала полиция! Что она на этот раз натворила? Влепилась на машине в фасад? Разгромила квартиру? Подожгла занавески? Хотите знать мой диагноз? Вот он!
Она хватает пачку таблеток и швыряет их через всю комнату. Я ловлю ее и пытаюсь рассмотреть название, и тут –
— Вот!
Мимо меня пролетает вторая пачка. И третья.
— Вот!
Она кидает в меня лекарства, пачку за пачкой.
— Вот! Вот! Вот! Вот! Вот! Вот!
* * *
Это продолжается вечно. Мы ходим по кругу. Как будто мы застряли в зале аэропорта, а табло с расписанием отлетов заело, и буквы все крутятся и крутятся. Некоторые долговременные проблемы понятны. Но что касается конкретного сегодняшнего вопроса, то два часа спустя я по-прежнему ничего не понимаю. Шэрон не хочет уезжать из дома и не позволяет нам вызвать к ней кого-нибудь еще. Но когда я или полицейский заговариваем об отъезде, она хватается за нож или включает в кухне газ. Думаю, не было бы нечестным сказать, что она делает это намеренно и даже с некой изобретательностью. Честно говоря, она умело, даже хитро ведет переговоры. Но если она торгуется, то я не понимаю, к чему она хочет нас подвести. В чем конечная цель? Чего же она хочет? В ее действиях есть какой-то прозаический оттенок, как будто она перебирает какой-то определенный набор, но это не значит, что она не готова последовательно идти до конца — как я вскоре выясню.
— Я знаю, что вопросы вам не нравятся, Шэрон, но мы не можем вам помочь, если мы не знаем, чего вы хотите.
Сейчас она сидит на диване по-турецки и тыкает пальцем в телефон — тот самый телефон, у которого, по ее словам, села батарейка.
— Кажется, у нас остаются два варианта.
— Я не поеду в больницу. Я никуда не поеду.
Тык, тык, тык.
— Хорошо. Тогда я могу передать вас…
— Коллегам из кризисного центра? Вот что вы сейчас скажете. Видите? Я знаю любую вашу тактику. Я гребаный ветеран. И мой ответ — нет.
— Почему нет? Шэрон? Что вы хотите?
— Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя лицо, как у директора? Когда с тобой говоришь, ощущение, как будто снова в школе. Никакого чувства юмора. Может быть, ты не ту профессию выбрал; не думал сменить карьеру? Бо-о-оже! Я пытаюсь рассказать, какая хрень у меня происходит в жизни. А ты постоянно повторяешь одно и то же: «Почему вы позвонили? Почему вы позвонили? Почему вы позвонили?» Как попугай!
— Шэрон…
— Прекрати вот так вот называть меня по имени!
Я жду.
— Все вы, придурки, одинаковые! Скорая. Полицейские. Кризисный центр. Вы притворяетесь, будто вам не все равно, задаете мне все эти ваши вопросы этим тихеньким, мягеньким, успокаивающим, сраным покровительственным тоном. Но вам насрать. Вы ждете не дождетесь, когда можно будет уехать, правда? Я просто вам мешаю. Вы просто пытаетесь спихнуть меня кому-нибудь другому. «Поехали в больницу, Шэрон. Давайте мы вызовем кризисную службу». Ага, а вы уедете и займетесь чем-нибудь поинтереснее. Поедете в гараж и выпьете дармового кофе. Поухаживаете за кем-нибудь, кто не такая заноза в заднице!
Может, она и права насчет доступности помощи, но в ее претензии на исключительность, из-за которой с ее бедами якобы никто не может справиться, есть что-то эгоцентрическое, и это ей самой мешает. Интересно, понимает ли она, сколько раз я слышал такое раньше. Она не первая заявляет, что ей невозможно помочь, а затем невозможно себя ведет, чтобы доказать свою правоту.
Честно говоря, я думаю, что ей хочется компании. Несмотря на весь выпендреж, кокетство, агрессию, на все претензии на то, что ей невозможно помочь, потому что
