Елена Дулова - Бородин

13 ноября 1883 года.

«…У нас за столом к чаю является теперь новый член семьи — миниатюрный мужчина, Борька, преважно восседающий на своем высоком кресле и выгружающий весь запас своих знаний — запас, который с каждым днем видимо растет. Борьку водят теперь уже за одну ручку; впрочем, он ходит пешком и совсем один. Меня зовет теперь папой, а не трруа-папой…

«Игорь» мой подвигается, хотя и медленно. Пишу большей частью по утрам, так как встаю рано. Несмотря на удобство спанья в кабинете — я сплю безобразно мало. Что это такое: старость, что ли; или — как объясняет Павлыч в шутку — ковры мне не дают покоя?..»

Помните шутливую надпись на том портрете, что подарен Людмиле Ивановне Шестаковой? Грустная, однако, шутка. «Князь Игорь» и впрямь выходит «неоканчиваемой» оперой. Кажется, еще чуть-чуть, совсем немного усилий — и сойдутся в одно целое отдельные блистательные номера. Завершатся и поиски лучших вариантов текста. То и дело среди деловых бумаг, на черновиках писем появляются все новые и новые наброски. Но в этот момент сваливается очередная гора дел, неотложных хлопот, беготни. Словом, все как всегда. Много лет стоит на письменном столе Бородина игрушечная черепашка, подарок Наденьки Пургольд. Подарено не без умысла — всеми способами друзья хотят подтолкнуть «черепашьи темпы», коими движется работа над «Игорем». Готовы инструментовать, расписывать партии, запоминать. Саша Глазунов на память может проиграть любой отрывок, в том числе и увертюру. Увертюру Александр Порфирьевич играл в кружке не один раз, а вот записать все не удосуживается.

Между тем из Бельгии в адрес Бородина стали приходить письма от поклонников «новой русской музыки». Многие его сочинения, как явствовало из писем, исполняются в Европе с громадным успехом. Восторженная почитательница «русских богатырей» Луиза Де-Мер-си Аржанто мечтает получить от Бородина еще неизвестные ей произведения. Завязывается переписка. В Бельгию отправлены романсы, отрывки из оперы. Специально для «Контессы» (графини) обещана новая фортепьянная пьеса. Экспансивная корреспондентка восклицает: «Какие необыкновенные существа вы там все, в ваших льдах!» Александр Порфирьевич отвечает с присущим ему добродушием, тактом и юмором; отвечает, конечно, на французском языке. А своей «Сергевне» сообщает…

23 сентября 1884 года.

«…Графиня, шельма, сама перевела на французский язык все присланные нумера из «Игоря», и перевела превосходно (помимо некоторых частностей); переводы Кончака и Владимира Галицкого отлично передают весь характер их и смысл русского текста. Оказывается, что «Контесса» в самом деле замечательная женщина: превосходная пианистка, великолепно образована, говорит на многих языках свободно, пишет картины, ездит верхом, правит лошадьми, стреляет, сама ведет все свои хозяйственные дела, читает бездну, играла в Париже видную роль при дворе и, по карточке судя, очень красивая женщина; вдобавок ко всему очень богата…»

Не понимаю, что со мной происходит? Я в Веймаре. Я увижу Листа. «Ну и что, что за радость?» — вопрошает во мне кто-то унылый и скучный. Откуда такое безразличие? Что ж, что я отпустил седую бороду? Разве теперь надо и душой состариться? Разве и душа моя поседела? Нет, не верю. Тут что-то не так…

Достаточно было одного мгновения, одного бурного и одушевленного возгласа Листа, чтобы я ожил. И все пошло, точно в первый мой приезд. Дивные дни и вечера. Маэстро окружен молодежью. Он со своей огромной седой гривой, словно лев среди котят. Целый день в доме толчея, народ, музыка, телеграммы, газетчики, посыльные, пианисты, композиторы, певцы. А он тут же и работает, и слушает, и болтает без умолку, и топчется, и разбирает бесконечные приглашения, и принимает ораву учеников. Словом, моложе всех на свете. Новые мои пьесы играны и ужасно ему понравились. Я окончательно воскрес душой. Прошла усталость, прошло уныние, исчез этот мерзкий голосишко. Возрадуемся!

Ну, Александр Порфирьевич, признавайся, не ожидал ты, что когда-нибудь дойдешь до жизни такой, а? Бедного пасынка гармонии да вдруг поместили, можно сказать, в обитель этой самой гармонии. И катаюсь я тут, как круглый голландский сыр в пышном бельгийском масле. Замок Аржанто — натурально из сказки. Парк — роскошь. Скалы, водопады, руины и прочие красоты. Апартаменты мои во втором этаже. Окна в сад. Чистота всюду нестерпимая. «Контесса» и граф предупреждают всякое мое желание. А обеды каждый день торжественные. По той причине, что в замке пребывает почетный гость господин Бородин, «громадный» русский композитор (уж не по размерам ли это моего тучного тела?). «Контессе» я посвятил фортепьянную сюиту, целых семь пьес. Это идет здесь нарасхват. Ноты, конечно, еще не изданы. Так многие барыни уже подбирают пьески по слуху.

Ну, совсем, совсем меня тут замотали. Кажется, Бельгия обскакала по гостеприимству нашу хлебосольную матушку-Москву. Льеж, Брюссель, Антверпен, снова Льеж, Аржанто… Запутался, закружился. Обеды, завтраки, приемы, «музыкальные угощения». Вот уж что преподносят в огромном количестве, так это русскую музыку собственного моего сочинения. И даже очень хорошо исполняют. Не ожидал. Обе симфонии слышал. И «Верблюдов». И романсы многие. На Антверпенской выставке успехи мои достигли апогея. Подумать только, публика едет изо всех городов и даже из Франции. Словно я тут главная достопримечательность. Овации и толпы поклонников нарастают от концерта к концерту. Я вынужден то и дело обращаться со сцены к публике, к дирижерам, к оркестру. Так наловчился говорить по-французски прочувствованные речи, будто век этим занимался. Вот вам и «северный медведь», вот вам и «пожиратель сальных свечек»! Сердце мое бьется теперь молодо и ликует. Отчего? Оттого, что в Европе трудно победить предрассудки против русских. Особенно против нашего искусства. А тебе, голубчик Бородин, привалило невесть откудова такое счастье: сделался одним из «провозвестников». Обласкан, всеми понят. Успех в самом деле для меня неожиданный и громадный. Временами сам себе кажусь каким-то Иванушкой-дурачком, на которого свалилось и то, и се, и пятое, и десятое, и еще полцарства в придачу.

В этот счастливый период Бородин частенько вспоминает разные сказки о «дурачках и добрых феях», о нежданных дарах, исполненных желаниях и «полцарствах». Шутки шутками, а дело обстоит куда как серьезно. Уже чуть ли не весь мир получил в свое владение композитор Бородин; уже и в Америке зазвучала его музыка. Из-за океана присланы хвалебные рецензии, биография на английском языке, где сказано: «Как музыкант г-н Бородин — один из наиболее выдающихся представителей новой «Русской школы…». «Контесса» пишет ему из Аржанто: «Ах, дорогой друг, не позволяйте засыпать в себе этому великолепному вдохновению, делающему Ваши вещи такими великими, даже если они — маленькие». А дома, в Петербурге, продолжается жизнь с теми же заботами, огорчениями, хлопотами. Снова — все как всегда.