Юрий Сушко - Клан Чеховых: кумиры Кремля и Рейха

Буду жить и работать, киснуть не буду, а буду мечтать о весне, о нашем свидании. И ты тоже, милый мой, родной мой? Целую твою милую голову, и хорошие глаза твои, и мягкие волосы, и губы, и умный лоб, и прижимаю тебя к груди, и люби, люби меня и пиши чаще

Твоей собаке».

11 декабря 1900 г., Москва.

«Поздравлял ли я тебя с Новым годом в письме? Неужели нет? Целую тебе обе руки, все 10 пальцев, лоб и желаю и счастья, и покоя, и побольше любви, которая продолжалась бы подольше, этак лет 15. Как ты думаешь, может быть такая любовь? У меня может, а у тебя нет. Я тебя обнимаю, как бы ни было…

Твой Тото».

2 января 1901 г., Ницца.

«Ну вот и здравствуй опять, мой мифический муж. Еще один день прошел и приблизил минуту нашего свидания. А ты себе представляешь эту минуту свидания? Я не знаю положительно, что это будет. И мне нравится именно то, что я не знаю, как это будет. Вдруг я буду держать в своих руках, в своих объятиях всего моего Антона, буду целовать его голову, буду чувствовать его дыхание, его ласку, его голос, буду видеть мои чудные удивительные глаза и мягкую улыбку и все мои морщинки, и гладенький затылочек, и весь, весь Антон будет около меня близко, близко! Господи, даже невероятно!..

Ну, спи, моя большая детка, не проклинай только меня, целую тебя на все лады, мой обаятельный муж.

Твоя собака».

29 декабря, ночь 1901 г., Москва.

«Какая же ты глупая, дуся моя, какая дуреха! Что ты куксишься, о чем?.. Брось хандрить, брось! Засмейся! Мне дозволяется хандрить, ибо я живу в пустыне, я без дела, не вижу людей, бываю болен почти каждую неделю, а ты? Твоя жизнь как-никак все-таки полна…

Ты пишешь: не грусти – скоро увидимся. Что сие значит? Увидимся на Страстной неделе? Или раньше? Не волнуй меня, моя радость. Ты в декабре писала, что приедешь в январе, взбудоражила меня, взволновала, потом стала писать, что приедешь на Страстной неделе – и я велел своей душе успокоиться, сжался, а теперь ты опять вдруг поднимаешь бурю на Черном море. Зачем?..

Главное – не хандри. Ведь муж у тебя не пьяница, не мотыга, не буян, я совсем немецкий муж по своему поведению; даже хожу в теплых кальсонах… Обнимаю сто один раз, целую без конца мою жену.

Твой Antoine».

20 января 1902 г., Ялта.

«Ночью долго не засыпала, плакала, все мрачные мысли лезли в голову… Мне вдруг так стало стыдно, что я зовусь твоей женой. Какая я тебе жена? Ты один, тоскуешь, скучаешь… Но ты не любишь, когда я говорю на эту тему. А как много мне нужно говорить с тобой! Я не могу жить и все в себе носить. Мне нужно высказаться, иногда и глупостей наболтать, чепуху сказать, и все-таки легче. Ты это понимаешь или нет? Ты ведь совсем другой. Ты никогда не скажешь, не намекнешь, что у тебя на душе…

Оля».

15 января 1903 г., Москва.

«…Ты, родная, все пишешь, что совесть тебя мучит, что ты живешь не со мной в Ялте, а в Москве. Ну как же быть, голубчик? Ты рассуди как следует: если бы ты жила со мной в Ялте всю зиму, то жизнь твоя была бы испорчена, и я чувствовал бы угрызения совести, что едва ли было бы лучше. Я ведь знал, что женюсь на актрисе, т. е., когда женился, ясно сознавал, что зимами ты будешь жить в Москве. Но ни одну миллионную я не считаю себя обиженным или обойденным, – напротив, мне кажется, что все идет хорошо или так, как нужно, и потому, дусик, не смущай меня своими угрызениями. В марте опять заживем и опять не будем чувствовать теперешнего одиночества. Успокойся, родная моя, не волнуйся, а жди и уповай. Уповай, и больше ничего…

Теперь я работаю, буду писать тебе, вероятно, не каждый день. Уж ты извини…

Твой супруг А.».

20 января 1903 г., Ялта.

«Родной мой, я сейчас уезжаю к Троице, в Черниговский скит… Приведу себя немного в порядок. Я в ужасном состоянии. Я ужасная свинья перед тобой. Какая я тебе жена? Раз приходится жить врозь. Я не смею называться твоей женой. Мне стыдно глядеть в глаза твоей матери. Так и можешь сказать ей. И не пишу я ей по той же причине.

Раз я вышла замуж, надо забыть личную жизнь и быть только твоей женой. Я вообще ничего не знаю и не знаю, что делать. Мне хочется все бросить и уйти, чтоб меня никто не знал.

Ты не думай, что это у меня настроение. Это всегда сосет и точит меня. Ну, а теперь проскочило. Я очень легкомысленно поступила по отношению к тебе, к такому человеку, как ты. Раз я на сцене, я должна была оставаться одинокой и не мучить никого.

Прости меня, дорогой. Мне очень скверно. Сяду в вагон и буду реветь. Рада, что буду одна… Будь здоров, не проклинай меня.

Оля».

13 марта 1903 г., Москва.

«…Не говори глупостей, ты нисколько не виновата, что не живешь со мной зимой. Напротив, мы с тобой очень порядочные супруги, если не мешаем друг другу заниматься делом. Ведь ты любишь театр? Если бы не любила, тогда бы другое дело. Ну, Христос с тобой. Скоро, скоро увидимся, я тебя обниму и поцелую 45 раз. Будь здорова, деточка.

Твой А.».

18 марта 1903 г., Ялта.

Сырым тоскливым вечером, когда в доме все уже угомонились, Антон Павлович, отложив в сторону скучнейшую чужую рукопись, которая пришла вчера вместе с почтой, потянулся к своему «верному другу» – записной книжке. Мельком пробежал последние пометки: «…Говорил с Л.Толстым в телефон», «…Если боитесь одиночества, то не женитесь», «Дай ему в рыло», «Женился, завел обстановку, купил письменный стол, убрал его, а писать нечего», «Тебе поверят, хоть лги, только говори с авторитетом…».

Подумал, вспомнил что-то и добавил еще одну фразу: «Как я буду лежать в могиле один, так, в сущности, я и живу одиноким».

Потом записал услышанное от кого-то сегодня днем: «Немец: Господи, помилуй нас, грешневиков». Улыбнулся. Может, пригодится когда. А может быть, и нет.

– …Олли, что с тобой происходит? – на съемочной площадке гремел раздраженный голос режиссера. – Немедленно соберись! Тебя что, камера смущает? Ты в первый раз ее видишь? Слова-то хоть помнишь?

– Конечно, помню, – потупилась Чехова, разом обернувшись в «гадкого утенка».

– Так, ясно. Перерыв! Далеко никто не расходится! Сейчас продолжим съемки.

Ольга укрылась в давно облюбованной беседке. Тут же туда впорхнула гримерша и принялась живо поправлять макияж своей любимице, приговаривая:

– Все будет хорошо, Олли. Он просто придирается к тебе. А ты не горячись…

– Что значит «не горячись»?! Я сама чувствую, что у меня сегодня ни черта не получается, и состояние какое-то странное – то жарко, то холодно…

– Перерыв окончен! – раздалась звучная команда. – Господа актеры, приготовьтесь к съемкам! Прошу!