Война короля Карла I. Великий мятеж: переход от монархии к республике. 1641–1647 - Сесили Вероника Веджвуд
Возбуждение и жизнь на открытом воздухе хорошо подходили неугомонной натуре короля. После двух лет разочарований и поражений он чувствовал, что готов нанести удар и постоять за то, во что верил. Его решимость поддерживали письма жены, призывавшей не слушать тех робких советников, которые говорили о мире и компромиссе.
В Шрусбери король собрал 6000 пехотинцев и 15 сотен драгун, а также кавалерию, которую обучал его племянник. Более того, его злоключения вызвали в его сторонниках такую пылкую преданность, которой он не знал в дни своего полновластия. Она обострила чувства, которые он так долго сдерживал, и стала бальзамом для его задетого самолюбия. Атмосфера войны уже немного смягчила его излишнюю непреклонность. Людям, которые готовы за него умереть, многое было простительно.
V
Теперь пугавшая всех гражданская война стала свершившимся фактом. Армии короля и парламента были готовы идти вперед. Встревоженные мужчины и женщины искали в своем сердце оправдание выбору, который они сделали или должны были сделать в ближайшее время. Возможно, у искренних сторонников той или иной стороны имелись убедительные доводы, хотя политическая теория, в которой было воспитано большинство англичан, почти ничем не могла им помочь. Поскольку король и парламент являлись частями единого политического организма, война между ними была абсолютно невозможна. Каждый человек решал проблему, стараясь наилучшим образом определить, кто из них временно утратил свои функции. Правда ли, что король, сбитый с толку «вредоносными советниками», больше не хозяин своих суждений и его власть на данный момент перешла к парламенту? Правда ли, что парламент, контролируемый злонамеренной фракцией и запуганный всяким сбродом, больше не может представлять нацию и ее истинные права отстаивает король?
Для таких, как сэр Джон Оксинден, король являлся королем лишь в своей взаимосвязи с государством. Те, кто стоит за государство, утверждал он, «делая это, стоят за короля и, следовательно, и за короля, и за государство». Таков был аргумент Пима, Хэмпдена, Эссекса и всех лидеров партии парламента. Они чтили королевскую персону и боролись за то, чтобы вернуть ее парламенту и восстановить утраченное единство.
Такой аргумент озадачивал более умеренных роялистов и приводил в ярость более решительных. Различие между Карлом-человеком и Карлом-королем казалось им опасной софистикой. «Я умоляю тебя помнить, что его величество священно, – писал молодой Эдмунд Верней своему старшему брату, который выбрал сторону парламента. – Я верю, когда все вы говорите, что не намерены причинить королю вред, но может ли кто-нибудь из вас гарантировать, что ни один выстрел не несет опасности ему лично?» В одной из шутливых баллад, написанной неким кавалером, приведена яркая пародия на утверждения «круглоголовых»:
Чтобы сохранить его величество,
Мы сражаемся против него.
Те, кто не мог принять идею, что существует различие между Карлом Стюартом и королем, были вынуждены – даже если не одобряли его действия и политику – встать на его защиту, когда парламент начал против него войну. Переход умеренных в лагерь роялистов ускорила их нелюбовь и подозрения в отношении парламентских лидеров. Продуманная умеренность заявлений, которые в последние месяцы готовил для короля Хайд, выгодно контрастировала с выраженными в резкой форме возражениями парламента, из-за чего Пим и его партия выглядели более непримиримыми, чем король. Возмущение, охватившее многих, когда Карл решил применить силу, чтобы арестовать пятерых депутатов, остыло за лето, когда стало ясно, что Пим и его друзья не только избежали опасности, но и использовали ее, чтобы усилить свои позиции, дискредитировать короля и изгнать его из столицы. Ловкость, с которой они захватили флот, главные морские порты, королевские верфи и склады боеприпасов, возможно, вызывала невольное восхищение, но не могла тронуть сердца. В то же время бедственное положение короля мгновенно дало ему право претендовать на бескорыстную рыцарскую преданность. Парламент не мог возбудить подобные чувства. На благочестивые восклицания: «Боже, храни короля и парламент!» – циники склонны были отвечать: «Боже, храни короля, а парламент прекрасно сам о себе позаботится».
Были люди, которые думали, что Пим и его хунта развязали войну с единственной целью – защитить себя от короля, на которого они постоянно нападали. Но простые люди за пределами узкого круга хорошо информированных, сомневающихся и настроенных критически делали выбор, исходя из своего понимания веры, преданности и упрощенного представления о политике последнего десятилетия. Лондонцы еще помнили кровь, текущую из отрезанных ушей Принна, Бертона и Баствика, и полосы, оставленные бичом на теле Лилберна, а пуританские проповедники не позволяли им забыть препятствия и притеснения, чинимые архиепископом Лаудом. И если теперь парламент просил денег на финансирование армии, то в памяти людей были еще живы королевские поборы в виде «корабельных денег» и оплаты двух войн с Шотландией. Добавьте к этому неудобства, связанные с монополией на мыло, соль и табак.
Призыв парламента постоять за свободы подданных выглядел более убедительно, чем возражения короля, утверждавшего, что он и есть их поборник, поскольку все хорошо помнили введенные им многочисленные ограничения этих свобод, и они широко обсуждались, а ограничения, введенные парламентом, касались только меньшинства. То же самое было справедливо в отношении уверений короля, что он стоит за истинную протестантскую религию. Какой бы ни была его личная вера, за последние двенадцать с лишним лет Карл показал, что отдает предпочтение папистам перед пуританами, и, делая это, бросал на англиканскую церковь подозрение в глазах большого числа своих подданных. Именно на этом основании огромная часть искренних протестантов сделала свой выбор, когда дело дошло до войны. «Когда я приложил свою руку к делу Господа, – писал солдат-протестант, – то сделал это не сгоряча. У меня было много дней и ночей, чтобы искать Бога и понять, где мой путь». Благочестивые сыны англиканской церкви, которые молились с не меньшим жаром, получили другой ответ и присоединились к кавалерам.
Однако активное участие в войне по-прежнему было уделом меньшинства. Даже те, кто с большим пылом принял сторону короля или парламента, ждали, что все ограничится одной короткой кампанией. Большая часть населения по всей стране все еще надеялась, что буря минует раньше, чем им придется решать, на чьей они стороне.
И король, и парламент рассчитывали на короткую
