Ломоносов - Иона Ризнич
В противном случае все те, кому ненавистны неблагодарность и неверность, покроют Вас ненавистью и вечными проклятьями. Вас всегда будет мучить совесть, Вы потеряете всю Вашу славу, которую Вы приобрели здесь у нас, и будете жить в конце концов в вечном страхе и бедности, которые будут окружать Вас со всех сторон. Из этих двух возможностей каждый выбрал бы первую, если он не потерял свой разум. Однако же, если Вы серьезно решили не иметь ни стыда, ни совести и забыть благодеяния со стороны России, Ваше обещание, контракт, клятву и самого себя, то постарайтесь прислать причитающиеся мне 357½ рублей и все работы и зарисовки передать профессору Крафту, как только Академия прикажет ему получить их. Это, однако, должно произойти без всякого отлагательства, так как из-за Вас я вынужден жить в крайней нужде».
Письмо это доходчиво говорит о том, как страшен был Ломоносов в гневе. Конечно, после такого послания Гмелин немедленно вернул деньги – и Ломоносову, и Миллеру, но более ни о его возвращении, ни о каком-либо его общении с Ломоносовым речи не было.
А за русским ученым сохранилось право проживать в пятикомнатной квартире.
Но одно дело получить документы на квартиру, а совсем другое – переехать туда жить. Ведь выселить Сигизбека оказалось не так просто! Он попросту отказался съезжать. Ломоносову пришлось в очередной раз изрядно поскандалить, чтобы получить причитавшееся ему жилье. Благо в этот раз Академия была на его стороне и даже постановила «отрешенного профессора Сигизбека надзирателю строений Боку к выезду с того двора понудить».
Согласно академической описи, квартира Сигизбека состояла из пяти жилых покоев, в каждом стояла изразцовая голландская печь, обитая красными или зелеными шпалерами и холстом. Ломоносов был не слишком доволен новым, куда более просторным жильем и скрупулезно перечислил все его недостатки: «В тех покоях от течи скрозь кровли потолки и от мокроты гзымзы [74], також и двери и в некоторых местах полы ветхие. Да идучи со двора в сенях потолки ветхие ж. Також и трубы растрескались». Но надо признать, плохие бытовые условия были привычной частью петербургской жизни того времени. Протекающие потолки, сырые стены, разнообразные насекомые – все это встречалось и во дворцах высшей знати, и даже в царских дворцах.
Пожар!
В ночь с 5 на 6 декабря 1747 года «по утру в пятом часу» в здании Кунсткамеры Академии наук произошел пожар от неисправности дымоходной трубы: она лопнула вблизи деревянного бруса.
«В прошлую субботу по утру в пятом часу учинился в палатах императорской Библиотеки и Кунсткамеры пожар, который через малое время так сильно распространился, что никоим образом не возможно стало палат спасти, а особливо как огонь до башни добрался и оную обхватил», – писала газета «Санкт-Петербургские ведомости». Пытаясь спасти уникальные экспонаты и книги, служители музея выбрасывали их из окон в снег. «С каким прискорбием смотреть было должно на толикое множество разбросанных и в грязь помешанных пребогатых вещей», – сетовал нам неведомый журналист. Сгорела обсерватория, Готторпский глобус, многие этнографические, в том числе сибирские и китайские, коллекции. Сохранившиеся книги и вещи срочно перевозились в ближайшие к Кунсткамере дома. Академик, историограф Герхард Фридрих Миллер, например, возил домой на саночках архивные рукописи и сушил их там.
Физические кабинеты, к счастью, пострадали мало, о чем в письме сообщал Ломоносов. Зато сгорел тираж некоторых его книг, в том числе «Риторики».
Глава десятая
Вершина успеха
Д. Левицкий. Портрет Ивана Ивановича Шувалова. Конец XVIII века
План химической лаборатории Михаила Ломоносова
Рисунки Михаила Ломоносова из рукописей: катоптрико-диоптрический зажигательный инструмент и однозеркальный телескоп
Модель аэродромной машины Михаила Ломоносова
Елизавета Петровна
Императрицу Елизавету Петровну принято представлять «ленивой и недокучливой ко всякому делу». Это навязшее в зубах определение истине не соответствует. Судите сами: именно при Елизавете Петровне в Санкт-Петербурге активно развилось каменное строительство, был выстроен Зимний дворец; при ней была основала Академия художеств и Московский университет; при ней начал активно развиваться русский театр и женщины стали играть на сцене. Разве это деяния ленивой государыни?
Да, императрица любила внешний блеск, но именно поэтому она стремилась сделать Россию великой державой – чтоб не стыдно было перед соседями. Поэтому она не только приглашала художников и ученых из-за границы, но и отправляла туда учиться русских людей.
Ломоносова она ценила и уважала, а он платил ей ответной любовью, видя в ней свою вдохновительницу и покровительницу. «Нет на свете, кто б равен был Елисавете», – галантно восхищался он.
Сын черносошного крестьянина, Михайло Ломоносов неоднократно был принят при дворе и несколько раз встречался с императрицей лично, демонстрировал ей химические опыты. Так, например, 27 августа 1750 года он был на приеме у императрицы Елизаветы Петровны в Царском Селе и имел с ней беседу о значении науки для изучения естественных богатств России и развития отечественной промышленности. Эту беседу Ломоносов облек в стихотворную форму, превратив в гимн наукам:
О вы, счастливые науки!Прилежны простирайте рукиИ взор до самых дальних мест.Пройдите землю, и пучину,И степи, и глубокий лес,И нутр Рифейский [75], и вершину,И саму высоту небес.Везде исследуйте всечасно,Что есть велико и прекрасно,Чего еще не видел свет;Трудами веки удивите,И сколько может, покажитеЩедротою Елисавет.Рождение дочери
Вторая половина сороковых и пятидесятые годы были для Ломоносова счастливыми. Он был признан как ученый. Пожалован дворянством, стал профессором и коллежским советником.
Укрепилось его материальное благосостояние. А самое главное – в 1749 году Елизавета-Христина наконец родила Ломоносову ребенка, который выжил! Это была девочка, назвали ее Еленой.
К сожалению, почти не сохранилось сведений о том, какими были отношения в семье Ломоносовых. Судя по некоторым дошедшим до наших дней анекдотам, собранным Пушкиным, великий ученый был домашним тираном: «С ним шутить было накладно. Он везде был тот же: дома, где все его трепетали; во дворце, где он дирал за уши пажей; в Академии, где, по свидетельству Шлёцера, не смели при нем пикнуть», – записал поэт.
Однако вряд ли зловещий образ домашнего тирана вяжется с образом углубленного в науку ученого, из дома которого вечно бегали «за кофейником» к соседям.
Сложно сказать, каким отцом был вечно занятый работой Ломоносов. Столь же тираничным? Деспотичным? Возможно. Однако современники отмечают, что его настольной книгой стал труд знаменитого тогда голландского врача Германа Бургаве, блестящего практика и теоретика. Очевидно, потеряв троих детей, он считал нужным быть в курсе медицинских достижений на случай болезни девочки.
Воспитанием Елены занималась мать. Ломоносов, как человек XVIII века, не подумал о том, чтобы дать своей дочери хорошее образование. Ведь она была женщиной! Однако Елена росла в окружении
