Владимир Сухомлинов - Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания

Междуведомственная отчужденность, обострившаяся при Николае II, пожалуй, еще более прежнего только содействовала моей односторонности. Этот мой недостаток стал мне ясен, когда тяжкая работа поверхностного успокоения в моем округе, казалось, завершилась успехом, и бившая ключом жизнь богатого края, с населением свыше 15 миллионов жителей, подошла ко мне вплотную.

Глава XVI. Политика и управление

В должности генерал-губернатора и командующего войсками в Киеве я часто вспоминал о спокойном и завидном моем существовании в роли помощника Драгомирова: какая это была тишина и безопасность в сравнении с тем, во что превратился Киев с 1905 года! Драгомиров, конечно, изрядно гонял нас, синекурой моя должность под его начальством ни в каком случае быть не могла – работы было хоть отбавляй. Киев был всегда кипящим котлом как с военной точки зрения по отношению к мобилизации, так и с национальной.

Однако до 1904 года у меня была твердая почва под ногами: права, от самодержавной власти царя полученные и им поддерживаемые. После 1904 года с каждым днем все более и более я предоставлялся самому себе: в Петербурге не было твердой воли, никакой определенной цели, а социальные и национальные, а также партийно-политические лозунги сбивали людей с толку и накаляли их настроение. Ко всему этому армия находилась в развале, а определение на должности, в управления, школы, университеты осуществляли из числа носителей монархического принципа – людей нерешительных, трусливых или фанатиков, которые благодаря своей бездеятельности являлись опаснее всех остальных. В Киеве было какое-то столпотворение, в котором никто не мог разобраться. Скачка с препятствиями охватила все отрасли общественной, частной и хозяйственной жизни, атмосфера была полна недоверия. Ни в чем не видно было порядка. Всё должны были делать присутственные места или, вернее, ответственные представители государственной власти.

Среди политической суматохи я принялся за выполнение предстоявших мне задач по своему усмотрению и поступил правильно. Конечно, методы Драгомирова не всегда были применимы. В роли генерал-губернатора мне приходилось быть в крупном масштабе солдатом и дипломатом одновременно. Ограничиваться исключительно одними приказаниями было недостаточно. Личное воздействие и личный пример должны были предшествовать приказу.

В один прекрасный день ко мне приехал директор Политехнического института Тимофеев.

По его словам, около 7 тысяч слушателей вооружены поголовно, готовится что-то серьезное. Я ему посоветовал быть хозяином в своем деле, а когда оно станет ускользать из его рук, то только в таком случае на моей обязанности будет за него приниматься.

На другой день я поехал в главное здание института. Когда я вошел в рабочий кабинет директора, он стоял у своего письменного стола, а перед ним – четыре студента, один из которых энергично размахивал руками, предъявляя Тимофееву какие-то требования товарищей.

Я прекратил эту неприличную сцену, предложив студентам удалиться. То, что я увидел, дало мне повод высказать свое мнение, как я понимаю, о создавшемся у него положении в учебном заведении.

Пока в народных массах происходило брожение, учебно-административное начальство университета должно было считаться с тем, что студентам не устоять против пропаганды, направляемой в их среду, только если они не найдут поддержки с другой стороны. Вмешиваться в это генерал-губернатор не имел права без особой просьбы. Тем не менее такое положение в университете беспокоило меня уже потому, что громадное здание его находилось в центре города и было опасно даже в тактическом отношении как революционная цитадель.

Во время поездки в Петербург я говорил по этому поводу с министром народного просвещения Кауфманом.

Мои доводы сводились к тому, что такая экстерриториальность, при усиливающейся пропаганде и попустительстве учебного персонала, способствует только разрастанию революционных бацилл, которые способны загубить и здоровый организм, а не только такой расшатанный, как Киевский университет.

Наши дебаты с ним на эту тему убедили меня в том, что эти бациллы уже проникли в самые верхи народного просвещения. Мне оставалось только выяснить, что интересы всего края, и в частности Киева, для меня выше таковых университета, поэтому я надеюсь, что он примет меры к тому, чтобы находящееся в его подчинении заведение никаких активных действий, угрожающих спокойствию города, не предпринимало. Я же буду очень рад, если ему это удастся и не появится необходимости в принятии каких-либо мер с моей стороны.

Вскоре после того мои опасения оправдались. Вместо лекций были сплошные митинги с участием совершенно постороннего университету элемента, которые довели до попыток к выступлениям уже за стены университета. Губернатор послал полицмейстера Цихоцкого с предложением прекратить безобразия. Студенты ушли в свое здание, но когда Цихоцкий подошел к подъезду, то из брандспойта в него была пущена сильная струя воды, сбившая с головы фуражку и промочившая его до костей.

При появлении городовых студенты заперлись в университете и предприняли ряд враждебных действий, подражая обороняющимся в осажденной крепости.

Посмотреть на это зрелище стала собираться толпа любопытных. Комический эпизод и вид мокрого полицмейстера веселили толпу, смех которой только подзадоривал осажденных.

Тогда вызвана была рота пехоты, и двери были выбиты. Во все остальные выходы очертя голову бросилась масса студентов, врассыпную разбежавшихся по городу. Но на верхнем этаже, в одной из аудиторий, человек 60 устроили «цитадель», в которой заперлись и не соглашались выйти.

Через несколько минут под напором солдат двери поддались, и вся компания форта под конвоем препровождена была на Печерск, в цитадель. Больше половины арестованных оказались совершенно посторонние университету люди, в том числе несколько женщин. Все они отделались высылкой из Киева, а в университете наступило относительное спокойствие.

На одном из крупных сахарных заводов начались забастовки, принимавшие характер инфекционного источника, возбуждавшего хронические волнения в окрестных районах.

Из всех донесений и докладов нельзя было составить вполне определенного заключения о том, в какой мере положение рабочих действительно так тягостно. Может быть, именно этим и объясняется причина протестов в форме забастовок. Я решил ознакомиться с этим на месте лично.

На правом берегу Днепра, почти у самой реки, были расположены все заводские постройки. Вокруг завода виднелись поселки и деревни, в которых жили преимущественно работавшие на сахарном заводе люди.