Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие - Игорь Викторович Оболенский
За ним ведь ходили шпики. Светик любил прогуляться поздно вечером. И рассказывал, что всегда замечал за собой слежку чекистов. Однажды он решил проучить их. Завернул за угол дома и резко остановился. В результате шпик буквально уперся ему в спину. Иногда он «выгуливал» их – шел в гору, потом спускался с нее, а затем вновь совершал восхождение. В метро как-то ему удалось вырваться вперед и вскочить в вагон. Когда поезд уже отходил, на платформу прибежал запыхавшийся офицер КГБ. Так Светик ему из окна показал, что надо, мол, прикрывать погоны, и постучал по плечу.
* * *
Он хорошо относился к министру культуры СССР Фурцевой.
«Знаешь, а она искренна», – говорил он мне о ней.
Как-то министр на одном из приемов подошла к Светику и попросила передать Ростроповичу, что недопустимо позволять Солженицыну жить на его даче.
«А что, там так плохо? – спросил Рихтер. – Тогда пусть Солженицын живет у меня на даче».
* * *
Он всегда находился вне политики. Как-то к нему пришли подписывать письмо против академика Сахарова.
«А кто это? – спросил Светик. – Ах, ученый. Но я же с ним не знаком. А может быть, он хороший человек?» И не подписал ничего.
В отличие от Шостаковича, который подписывал все и потом обижался, что его за это ругают по «Голосу Америки».
* * *
Когда в начале восьмидесятых Рихтер выступал в Горьком, он попросил отложить два билета для Сахарова и его жены, которые находились там в ссылке.
Конечно же, ему сказали, что это невозможно. Тогда Светик вообще отказался играть. И властям не оставалось ничего другого, как пригласить на концерт семью Сахарова.
* * *
Светика считали чуть ли не дурачком, каким-то диким сумасбродом. Но все его поступки объяснялись абсолютной естественностью, которой он ждал и от других. Всегда просил: «Не надо при мне стесняться, а то и я начну стесняться тоже».
Рихтеру было абсолютно все равно, что о нем говорят. Он рассказывал, что как-то хорошо играл Бетховена, а публика в зале была вялой. Зато когда во втором отделении кое-как играл Листа, успех был громадный.
Сам себя он не хвалил никогда. Самой большой похвалой себе были слова: «Вроде сегодня первая часть получилась».
У него было удивительное отношение к произведениям, которые он играл. Как-то он сказал: «Если я плохо играю, мне становится стыдно. Вчера было стыдно перед Листом».
Его на самом деле волновала только музыка.
* * *
Как-то ему должны были делать операцию, и Светик находился в подавленном настроении.
«Вы грустите перед операцией?» – спросили его.
«Нет, мне все равно, что делают с моим телом. Просто в этом году я сыграл более 100 концертов и надеялся, что достиг какого-то успеха. А сейчас подумал и понял, что это совсем не так».
На его концертах всегда стояла особая тишина. Казалось, что стены исчезали и раздвигались.
«Полная гибель всерьез», как говорил Пастернак.
И так было всегда, со времени его первого концерта.
Когда Рихтер играл свой дипломный концерт, в зале неожиданно отключили свет. Все растерялись.
И вдруг из наступившей темноты полились божественные звуки музыки…
* * *
Записанный во время первой встречи монолог Веры Ивановны был опубликован… Прошло несколько лет. Статью о Рихтере перепечатали несколько газет и журналов, она появилась в интернете. А потом эта история получила неожиданное продолжение.
В редакции журнала, где я тогда работал, раздался телефонный звонок. «Меня зовут Галина Геннадьевна, – произнес голос в трубке. – У меня есть письма Рихтера, вам интересно?» Через день я уже внимательно слушал рассказ женщины.
Оказалось, ее брат Анатолий, летчик по профессии, был близким другом великого музыканта. Они часто встречались, а когда Святослав Теофилович уезжал из Москвы, то переписывались. Однажды Рихтер даже приезжал к матери Галины и Анатолия, у которой в тот момент гостили брат с сестрой. В небольшую деревушку за двести километров от Москвы пианист добрался на электричке, а потом еще прошел несколько километров от станции пешком.
В гостях он с удовольствием ел жареную картошку с квашеной капустой, бывших, по его словам, любимым блюдом. Когда хозяйка дома, понятия не имевшая, кто такой Рихтер, но полюбившая его с первого взгляда, предложила выпить водки – на улице было довольно холодно, – Галина попыталась подмигнуть матери, мол, не надо такому гостю предлагать водку.
Но Рихтер, перехватив ее взгляд, улыбнулся: «Водочки? С удовольствием. А то я действительно замерз».
«Толя часто рассказывал мне про Рихтера, – вспоминала Галина Геннадьевна. – Говорил, что Слава был очень несчастным человеком. Брат хотел, чтобы все узнали, что жизнь Рихтера была вовсе не такой безоблачной и благополучной, как о ней пишут».
В начале 90-х Анатолий трагически погиб. И только совсем недавно в его вещах Галина Геннадьевна обнаружила письма от Рихтера, одно из которых позволила опубликовать.
«Дорогой Анатолий! Наконец смог сесть за письмо тебе. Я только вчера утром получил твое и поэтому в среду долго наблюдал оживление, которое царило среди веселых купающихся при свете печальных сумеречных ламп; сидел на скамье и волновался. Твое письмо (второе) меня и огорчило (эгоистично) и успокоило (из-за того, что ты будешь отдыхать в постели). Ты правда страшно устал и тебе нужен отдых. От твоего письма мне еще больше захотелось тебя видеть и чувствовать. Мне так жалко и досадно, что я в тебе часто вызываю нетерпение и досаду, и так хотелось бы этого избежать. Ты пишешь, что тебя надолго не хватит, и я себя чувствую опять очень виноватым. Ну ладно, пожалуйста, не досадуй на меня. Я так хочу (и буду делать), чтобы все было хорошо. В моем путешествии все было довольно удачно, красиво и элегантно. Кроме самого главного – я недоволен своим выступлением. Конечно, это естественно, поскольку у меня был большой перерыв, но все-таки жалко (внешне это был очень большой успех, но ты ведь знаешь, что это для меня не главное). На обратном пути я на один день задержался в столице Украины, где целый день опять сидел за инструментом, готовясь к 28-му (отложенному 30 мая) в Москве. Приехал 27-го и застал твое первое письмо из аэропорта (меня оно очень огорчило, по-видимому, я действительно «маленький», если не умею делать простые вещи). Напиши мне, пожалуйста, как это обошлось. Ты, вероятно, останешься до дня рождения сына. И это мне понятно, так оно и
