Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие - Игорь Викторович Оболенский
Под конец я обращаюсь, извините, с напутствием к Нине Львовне, Славе и себе В равной мере, и надеюсь, что успокоенная Нина Львовна и успокоенный успокоенной Ниной Львовной Слава, внемят им:
Нине Львовне: Плохо считать себя хозяином своей и чужой жизни. Все мы равны перед Богом и никому не дано права БЕЗНАКАЗАННО терзать и губить другого. Большая и КАЗНЯЩАЯ ошибка думать построить свое благополучие на несчастии другого; и сейчас достигнув своего – смиритесь и старайтесь не делать больше зла.
Славе: Когда ты творец – ты в Боге, чем дальше ты ото всех и выше. Когда ты человек – ты в Боге, ближе ты ко всем и ниже.
Себе: Будь благодарен всем урокам жизни, помня что – все от Бога.
В.М.
* * *
Вера Ивановна молча прослушала, как я вслух читал записи Мороза. Наверняка написанное она знала наизусть.
Когда я закончил читать и закрыл тетрадь, Прохорова неожиданно предложила: «Возьмите себе, пусть это будет у вас. Станете писать о Светике, это может помочь».
Я снял копию и вернул тетрадь Вере Ивановне. Как оказалось, всего за несколько недель до ее ухода.
* * *
Пока не грянул скандал, Нина с восторгом смотрела на Володьку.
Сама Нина Львовна хотела, чтобы в Тарусе возвели виллу. Но Светик ни о какой вилле не хотел и слышать. И потому в итоге построили тот простой деревянный дом. С балкончиком на втором этаже – «чтобы было место, где смотреть на реку и пить водку», как говорил Володька.
Хозяйка соседнего участка, хитрая женщина, бежавшая в свое время в Подмосковье с Украины от голода, долго наблюдала за отношениями Нины Львовны и Володьки. А потом сказала: «Ой, Валидька, Валидька, красивэнький, маладэнький. А ты, Нина, – ты ж страшна, ты ж стара! А Наташка (это про Гутман) – маладэнька, красивэнька! Шо жтебэ Валидька? Вячеслав Трахимыч (это она так Святослава Теофиловича называла) – это ж деньги, он же роблет. Шо ж ты ж, Нинка, все смотришь на Валидьку?»
Я когда хотела в шутку позлить Володьку, то дразнила его, пересказывая эти слова.
А для Нины он был принц. Хотя потом наверняка его приписывали в любовники Святославу.
Елена Сергеевна Булгакова, которая очень любила и уважала Рихтера, и это чувство было взаимным, говорила Нине, что нельзя так забывать Святослава Теофиловича.
Нина была так увлечена Володькой, что порою забывала обо всем. Случалось, даже холодильник в их доме был пустой, ей было не до того, чтобы проследить за домработницами.
Елена Сергеевна пыталась воздействовать на Нину. «Вы можете восхищаться Володей, – говорила она. – Но и о Святославе Теофиловиче не забывайте».
* * *
…У Светика случился приступ, и его отвезли в больницу.
Я знала об этом. Конечно, ничего хорошего то, что он в больнице, не предвещало. Он сам лечиться не любил, смерти не боялся абсолютно.
За несколько минут до смерти Рихтер сказал: «Я очень устал».
Мне потом это передал сам врач, к которому обратился Светик.
Любая смерть всегда неожиданна. Но уход Рихтера стал для меня большим ударом.
* * *
Утром мне позвонила Наташа Журавлева и сказала: «Все кончено!». Наташа Гутман с Ниной Дорлиак ездили на Новодевичье кладбище выбирать место.
Наташа сразу сказала о желании Светика быть похороненным рядом с Генрихом Густавовичем, которого он считал своим вторым отцом.
Но Нина ответила: «Ну разве тогда его могилу будут видеть?»
И в итоге его похоронили рядом со стеной, на самом проходе. Правда, он лежит рядом с Лидией Руслановой, с которой был знаком по своим выступлениям на фронте.
В день похорон мне позвонила Наташа: «Остался всего час, пока он будет один в квартире». И я пошла на Бронную улицу и этот час была со Светиком.
* * *
А сами похороны…
На них случилось то, чего он сторонился всю свою жизнь – приобщение к элите. А он этого терпеть не мог.
К кому его приобщили-то? К министрам?
* * *
Сегодня начинается накручивание мифов вокруг Рихтера.
Мол, он не любил говорить по телефону. Да он просто не терпел пустых разговоров. Терпеть не мог целлофан, в который заворачивают цветы. «Зачем их так мучают», – возмущался он. На уровне интуиции понимал все.
Ему не нравилось, что к нам ходил один композитор. «Почему он к тебе приходит? – говорил он мне. – Интересно с ним разговаривать? Ну, смотри, он тебя посадит».
Я не верила. Но прошло не более чем два года, как меня действительно арестовали по доносу того самого композитора. Когда я уже находилась в тюрьме, Слава прислал мне на именины поздравительную телеграмму. «Москва, Лубянка, Вере Ивановне Прохоровой. Поздравляю, целую, Рихтер».
Следователь потом мне сказал: «Ну, враг совсем обнаглел». А Слава был бесстрашен во всем.
* * *
Однажды во время гастролей в Тбилиси, когда он уже был знаменитым пианистом, его поселили в один номер с флейтистом. Перед репетицией Светик пошел погулять. Возвращается, а войти в номер не может – дверь закрыта. Тогда он постучал к соседу и попросил разрешения выйти из его окна на карниз и пройти по нему в свой номер. Сосед позволил, только заметил, что это шестой этаж. Рихтер совершенно спокойно ступил на карниз и прошел по нему.
Я потом спросила его: неужели он совсем не боялся? «Нет, – ответил он. – Знаешь, кто испугался? Мой флейтист. Он был в номере с какой-то дамой и, когда я появился из окна, жутко испугался».
* * *
Как-то во время выступлений в Польше машина, в которой ехал Светик, попала в аварию. Прямо перед концертом его отвезли в больницу, где ему должны были наложить несколько швов. Но так как анестезия не позволила бы ему в этот же день выйти на сцену, Светик решительно сказал врачам, чтобы они действовали без обезболивания. И ему прямо по живому наложили швы.
От боли он даже потерял на мгновение сознание. Но для него это было совершенно неважно. Потому что уже через час он вышел на сцену и сел за рояль…
Совсем не боялся холода. Мы как-то в самый мороз отправились опускать в почтовый ящик письма. Славе нужно было отправить поздравления с Новым годом сорока адресатам. Светик спокойно, одно за другим, опускал письма и не обращал внимания на холод. А потом протянул мне руку: «Потрогай». Я коснулась – она была теплой. А я, хоть и была в варежках, очень замерзла.
* * *
Он объездил весь мир, и красота окружающего
