Варвара Самсонова - Дочь Сталина

Анна Сергеевна Аллилуева была воплощением доброты и самоотверженности. Она жила для мужа и сыновей, родных и знакомых и всего человечества, почти не вспоминая о себе. Занималась чужими делами, за кого-то просила, хлопотала, переживала чужие беды, как свои.

«Отец всегда страшно негодовал на это ее христианское всепрощение, называл ее «беспринципной дурой», говорил, что ее доброта «хуже всякой подлости». Мама жаловалась, что «Нюра портит детей и своих и моих». Тетя Аничка всех любила, всех жалела и на любую шалость и пакость смотрела сквозь пальцы. Это не было каким-то сознательным, обоснованным поведением ее, просто такова ее природа, она иначе не могла бы и жить» («Двадцать писем к другу»).

«Тетя Аничка» ничем не напоминала свою строгую, собранную сестру. Одевалась кое-как, неряшливо и бестолково. И дом свой вела безалаберно и неумело. Впрочем, у нее была замечательная старая няня, которая занималась и детьми и кухней. Нетрудно представить, как должны были раздражать такую светскую даму, как Мария Анисимовна Сванидзе, непосредственность и простодушие Анны Сергеевны. Она писала в своем «Дневнике», как наполнялись слезами глаза Анны Сергеевны, когда отец отчитывал или наказывал Василия. Для Марии Анисимовны эта преступная доброта была синонимом глупости и полного отсутствия воли.

Но эти же качества почему-то притягивали к себе людей, Анну Сергеевну любили, у нее было много друзей, которые не отвернулись от нее в трудные дни. Среди этих друзей были люди, одно упоминание о которых приводило в трепет простых смертных. Но для Анны Сергеевны они были просто Климентом Ефремовичем, Лазарем Моисеевичем, Вячеславом Михайловичем.

Своего мужа, Станислава Францевича Реденса, Анна Сергеевна обожала, считала самым благородным и порядочным человеком на земле. Случалось, «доброжелатели» нашептывали ей на ухо, что супруг ей изменяет, но Анна Сергеевна не умела ревновать и верила своему Стасу безгранично.

Реденс — польский большевик, был сподвижником Дзержинского. После революции работал в ЧК Грузии. Берия его сразу невзлюбил. Может быть, видел в Реденсе конкурента. А от конкурентов он умел избавляться…

С начала тридцатых Реденс работал в Московском ЧК. Незадолго до своего ареста был избран депутатом Верховного Совета СССР. Светлане дядя Стас запомнился высоким красивым человеком с ослепительной улыбкой. Ее двоюродные братья, сыновья Анны Сергеевны, «выросли добрыми и мягкими — в мать и изящными — в отца».

Может быть, это детское желание — приукрасить своих близких, но ее дяди, тети и кузены маленькой Светлане казались очень красивыми людьми. А ранняя пора ее детства — солнечной, березовой, зубаловской. Она словно оправдывается перед читателем за то, что так подробно, любовно повествует о каждом из своих близких: «Я все время хочу воскресить старые годы, прежние солнечные годы детства, поэтому говорю о всех тех, кто был участником нашей общей, многолюдной жизни в те годы в Зубалово, в Кремле».

Участницей этой многолюдной жизни была и двоюродная сестра Светланы Кира, дочь Павла Сергеевича и Евгении Александровны. Кира Павловна тоже вспоминает с удовольствием зубаловское приволье. Правда, у взрослых были свои сложности в отношениях, но дети этого не замечали и не чувствовали. У них был свой мир, с играми, развлечениями.

Но в наши дни, читая много домыслов об окружении Сталина и его частной жизни, Кира Павловна осмысливает свое детство с позиций взрослого человека: «Я недавно прочитала книжку о Сталине, и там написано, что когда стало известно о самоубийстве Надежды Сергеевны, то Сталин нас разогнал, боясь, что мы ему отомстим. На самом деле он сделал все наоборот, он нас взял к себе на дачу в Зубалово. И мы все с 1932 года, и бабушка, и дедушка, и Сережа, и Саша, и папа с мамой, которые приезжали на субботу и воскресенье, все жили у него… Нам казалось, что он очень переживает, что ему страшно одному. Когда это случилось, они даже ночевали в Кремле и домой не приходили, оберегали его, дежурили там: то Анна Сергеевна, то мама, то Сванидзе. Думали тогда, что он руки на себя наложит или свихнется. Он очень переживал» (К. Политковская. «В доме на набережной»).

Светлана уверена, что ее близкие составляли круг людей, который связывал отца с обыденной жизнью, «служили источником неподкупной, нелицеприятной информации». Все ее дядья и тетушки приносили Сталину новости, иногда он сам просил женщин «посплетничать». После тридцать седьмого года этот круг стал исчезать, и Сталин оказался полностью отгороженным от жизни.

После тридцать четвертого, когда участились аресты, Павел Сергеевич и Анна Сергеевна осмеливались просить за друзей и знакомых. «Папа приходил очень расстроенный, потому что стали сажать его друзей, с которыми он жил и работал в Германии, Англии, — вспоминала Кира Павловна. — Он говорил Сталину: «Иосиф Виссарионович, раз вы сажаете моих друзей, знакомых, и меня вы должны тоже посадить». Он был человек очень справедливый, порядочный. А Сталин спрашивал: «Почему я вас должен посадить?» Папа отвечал: «Это мои друзья, значит, я такой же, как и они, враг?» И тогда их освобождали… Несколько раз так было, их освобождали, и, видно, Сталину это надоело…»

Берия сумел так изолировать вождя народов от реальной жизни, что близкие порой поражались его неосведомленности и наивности. Кира Павловна по этому поводу вспоминает один эпизод: «Сталин часто терял чувство реальности не только в политике, но даже в быту. Вот он как-то сказал маме: «Светлана просит денег, а мы жили на гривенник». Мама говорит: «Это вы жили, Иосиф, вы просто не понимаете, на каком вы свете». А он говорит: «Как я не понимаю?» — «А потому что сейчас совсем другие цены». Он был очень удивлен. Понятия у него были отсталые, восточного человека, все-таки не европейского…»

Евгения Александровна никак не могла избавиться от дурной привычки говорить правду. Она даже полагала, что обязана ее говорить Иосифу. И за это приобрела смертельного врага в лице Лаврентия Берии. Аллилуевы — Сванидзе недаром ненавидели его еще с Грузии и с тех времен, когда он начал появляться в Москве. Он уничтожил добрую половину их клана.

Но почти все родственники верили в неведение Иосифа Сталина. Слишком высоко он взлетел от земли и ее мелких, насущных проблем. Занимался большой политикой и довольствовался газетами и докладами своих чиновников, заверявших, что народ счастлив и вполне доволен. Этот вопрос — о ведении и о неведении — обсуждается и мусолится уже давно. Действительно, обязан ли глава государства знать, сколько стоит фунт говядины и буханка хлеба? Должен был Иосиф Сталин знать, что страна в разрухе, народ обнищал, цены в магазинах катастрофически выросли? Мария Анисимовна Сванидзе, женщина практичная и наблюдательная, часто писала об этом в «Дневнике», особенно незадолго перед арестом. Вероятно, эти насущные вопросы — о ценах, о пустых магазинах и уровне жизни — все-таки затрагивались, когда семья собиралась за столом, женщины «сплетничали» и судачили. Конечно, Сталин знал, как живут люди, но не хотел слышать об этом от родственников.