Павел Лавут - Маяковский едет по Союзу

В июле ударила жара, и он заколебался. Я находился тогда в Севастополе и получил от него телеграмму из Москвы: «Считаю бессмысленным устройство лекции Харькове летом точка Предпочитаю лекции Луганске осенью точка Сообщите дни лекций Крыму точка Прошу отменить перенеся осень лекции Харькове Луганске точка Если отменить невозможно телеграфируйте срочно выеду Маяковский».

Я ухватился за последнюю спасительную фразу, весьма характерную для Владимира Владимировича, всегда точного и обязательного. Предыдущий план был оставлен в силе. Опасения Маяковского оказались напрасными. Всюду полно слушателей. А в Харькове летний театр вобрал народу больше, чем зимой,

Здесь встретился Семен Кирсанов. Он выступил в этот же день с Маяковским, потом в Донбассе и снова — в Харькове.

Луганский клуб металлистов был полон оба раза, когда там выступали поэты.

Луганск тогда выглядел значительно скромнее. Рабочий центр Донбасса, естественно, интересовал Маяковского. Невзирая на знойную погоду, Владимир Владимирович с младшим коллегой бродили, рассматривали, расспрашивали. Все было бы великолепно, кабы в гостинице не замучили клопы. Своего отвращения к ним, и больше того, своего страха перед ними, Маяковский не скрывал, недаром пьесу свою он назвал «Клоп». Не спали всю ночь. Маяковский и Кирсанов пробовали перебраться на пол, но насекомые и там их нашли.

Особенно быстро мы почувствовали «тропическую» жару, когда очутились назавтра в полдень на станции Дебальцево. Томились в ожидании поезда. Скучно и голодно. Буфет наводил тоску своей зияющей пустотой. Пошли в поселок. Не повезло и здесь. В одной столовой сказали: «Еще рано, нет ничего подходящего»; в другой, в частной, нет ни людей, ни блюд вовсе,

Внезапно все изменилось. Маяковский заметил разгуливающих по двору кур и весьма учтиво обратился к хозяину-грузину с просьбой приготовить вкусное блюдо. Как уроженец Кавказа, Владимир Владимирович имел пристрастие к традиционному грузинскому блюду. Владелец столовой проникся уважением к столь предприимчивому земляку, да еще сказавшему несколько слов на его родном языке, и мы на славу пообедали.

Через час-полтора решили направиться к нашему поезду, стоявшему на дальних путях, чтобы занять места. Но сначала — в камеру хранения, за вещами.

Внезапно неподалеку, на путях, возник паренек, бедно одетый, босой. Владимир Владимирович позвал мальчика. Но тот не очень охотно приближался к нам, с опаской вроде.

— Мальчик, — сказал Маяковский, — сделай одолжение, помоги донести вещи. Мы тебе заплатим,

Но тот отказался. Маяковский снова стал уговаривать, убеждать:

— Ты не бойся, и вещи не такие тяжелые.

Но дети, как известно, не всегда в таких случаях доверяют взрослым, да еще такому здоровому дяде. Парню всего-то лет десять, не более. В конце концов нежные уговоры принесли желаемые плоды, и мы уже вчетвером добирались до цели.

Конечно же, в помощи парнишки мы вовсе не нуждались. Маяковскому была присуща неуемная страсть делать добро (широкая натура). Но ведь ни с того ни с сего ребенку не дашь денег, заденешь детское самолюбие. Он почтет за оскорбление, да и подозрительно как-то все выглядит в его глазах.

Владимир Владимирович отобрал скромную ношу — чемоданчик и еще что-то легкое.

Мальчика Маяковский отпустил, не входя в вагон, и вручил ему такую крупную купюру, которой он. быть может, и не держал никогда. Чувствовалась растерянность парня. Мы все хором его отблагодарили, а он молча, смущенный, сбежал, и «спасибо» застряло у него в горле. Сказка, да и только!

Пыльный поезд доставил нас с большим опозданием в Ясиноватую. Отсюда до Юзовки (ныне — город Донецк) около двадцати километров. Наняли тачанку. Возница заметил: есть две дороги — подлиннее и получше, покороче и похуже. Выбрали подлиннее. Тогда возница равнодушно добавил:

— Но здесь, бывает, и грабят!

Маяковский приготовил на всякий случай револьвер. Под сиденье потянулся и Кирсанов — вынул из чемодана допотопный наган, притом незаряженный. Наступила тишина. Больше, чем грабителей, мы боялись опоздать к началу. Так оно и случилось. Наконец, громыхая по мостовой, въезжаем на главную улицу. И прямо к цирку Шапито.

У входа толпа. Слышим: «Обманул, не приехал». Публика торопливо занимает места. Маяковский, наверстывая опоздание, сразу же включается в работу. Его голос сотрясает брезентовые своды. После нескольких вводных фраз он переходит к стихам.

Включается и Кирсанов. Аудитория удивлена: такой маленький, а какой темперамент, голос! Когда Кирсанов закончил, Маяковский — публике:

— Товарищи! Я считаю свое опоздание искупленным таким сюрпризом (указывая на Кирсанова). Слово теперь опять за мной, а Сема пусть отдохнет.

Опоздание прощено и забыто. После вечера слушатели восторженно провожают поэтов.

В Харьков можно было возвращаться разными путями. Решаем — через Харцызск. С трудом разыскали машину. Ехать надо по проселочной, верст двадцать пять — тридцать. Жара неимоверная. Мотор барахлит. Лопаются камеры. Шофер идет на крайность — пытается добраться на ободах. Маяковский негодует: он не выносил, когда портили вещи.

Пока мы в Харцызске ждали поезда на Харьков, прибыл скорый Москва — Сочи. В окне вагона мелькнуло знакомое лицо — Всеволод Эмильевич Мейерхольд.

Я изо всех сил крикнул Маяковскому, но они успели лишь обменяться приветствиями. А вот и наш — на Харьков.

В международном оказалось свободных как раз три места. В вагоне Маяковский облегченно вздохнул:

— Товарищи! Трудно поверить… Роскошная жизнь… зеркала… сто лет не видал зеркал!

— Ездить подчас трудновато. Но у нас свое железнодорожное справочное бюро, — сказал Владимир Владимирович друзьям. — Вот задайте Павлу Ильичу вопрос, и он мгновенно ответит.

Начался экзамен: как проехать из Луганска в Чернигов? Назовите все без исключения станции от Харькова до Юзовки и обратно. От Москвы до Севастополя…

Мне надоело.

— Вам самому пора бы знать, — пошутил я.

— Я надеюсь на вас, — парировал Маяковский.

— Научитесь хотя бы ориентироваться.

— Вы опытом взяли, а мне надо учить, — ответил он. — Специально учить не хочу, я не маленький.

— Не прибедняйтесь, — продолжал я. — Ведь у вас огромная память. Вы помните несметное количество стихов.

— Знал когда-то всего «Евгения Онегина», да и сейчас большие куски помню, — подтвердил он.

Я тоже вспомнил юность и расхвастался:

— Когда-то знал наизусть всего «Мцыри» и «Медного всадника», даже пьесы, например «Ревизор», «Горе от ума». Да и сейчас прочитал бы два первых действия почти без запинки.