Федор Архипенко - Записки лётчика-истребителя
К тому времени у меня уже твердо выработались навыки сбивать самолеты противника с короткой, не более 100 метров дистанции. Атаки проводил наверняка, открытия огня с большей дистанции почему-то не признавал. По давней привычке у меня на одну гашетку была присоединена и пушка 37 мм и пулеметы, и уж если попадет противник в прицел, то ему не сдобровать. Также на одну гашетку выводил я вооружение и когда летал на «яках», хотя технические силы, послушные Букве инструкций этому всячески сопротивлялись.
В аэ, которой я командовал, у всех летчиков оружие было присоединено на одну гашетку, за исключением 2–3 ребят, отказавшихся от этого. В этом вопросе я никогда не давил, не старался навязать свою волю.
Смысл выводить оружие на одну гашетку был, потому что в воздушном бою не так то легко поймать самолет противника в прицел, а когда поймаешь, надо сразу использовать всю мощь бортового огня. Именно такая тактика и приносила успех. Боеприпасов истребитель имел достаточно, чтобы сбить несколько самолетов в одном воздушном бою, а вот поймать неприятельскую машину в прицел было трудно, тут неоходимо было уменье, смелость, выдержка, хладнокровие и еще множество неназванных здесь качеств (иногда заменяемых словом везение), которых подчас у летчика не хватало и не будет хватать, исходя из противоречия психологии, когда человек хочет принести пользу и одновременно остаться живым. Ведь когда летчик-истребитель идет в атаку — в особенности на бомбардировщик, а стрелок или стрелки по нему стреляют, и трассы идут то слева, то справа от кабины и проходят все ближе, ощущение человек испытывает весьма неприятное. Многие этого не выдерживали и выходили из атаки.
Осенью и в начале зимы 1944 года в районе боевых действий погода нас не баловала. Летать группами почти не приходилось, летали только звеньями и парами, в основном на охоту и на разведку. Из всего нашего авиаполка в то время больше всех летал лейтенант Николай Глотов и его ведомый Николай Яковлев. Оба они оказались великолепными летчиками-разведчиками, любили вылетать на свободный поиск самолетов противника. Считаю своим долгом отметить: далеко не каждому летчику можно ставить задачу полета на разведку, лишь единицам по плечу решение этой сложной задачи. Таким редким летчиком как раз и был Николай Иванович Глотов, разведчик из разведчиков. Лично я перед ним всегда преклонялся.
Хочу вспомнить и про Михаила Лусто. Со мной он был согласен летать на любые задания в составе любой группы. А когда я его посылал ведущим звена или пары звеньев, то он чуть не со слезами упрашивал — хочу с вами лететь… Ничего не поделаешь, внутренне сержусь, негодую, затем посмотрю на него и чаще всего уступлю и веду сам звено или авиаэскадрилью. Да у меня и характер был беспокойный, когда пошлю на задание кого-либо из летчиков своей эскадрильи (кроме Глотова с Яковлевым) и до тех пор, пока не произведут они посадку, места себе не нахожу, все мучаюсь: вернутся они с боевого задания или нет. И всегда лучше было, когда сам шел на задание, вел группу. Сразу исчезало и волнение, и всякие там переживания. А ответственность за жизнь летчиков — вот она, в твоих руках, в твоей способности управлять машиной, строить тактику боя.
В воздухе я становился совсем другим человеком, нежели бывал порою на земле — спокойным, хладнокровным, рассудительным. Выводило меня из равновесия только то, если кто-либо нарушал установленный ранее, еще на земле, порядок боевого строя или не спешил выполнить мой приказ. Такому летчику доставалось и немедленно в воздухе и позднее на земле. Были также случаи, когда в сердцах я прибегал к угрозе:
— Ипполитов, стань на свое место, а то сам лично собью тебя.
После такого предупреждения Иван Ипполитов немедля занимал свое место в боевом строю группы.
На земле я часто был другим человеком: неспокойным и подчас раздражительным. Но самое главное, что было в моем характере — не соглашался ни с кем, если чувствовал свою правоту в чем либо, плохо переносил несправедливость, поэтому был прям, никому не льстил, не подхалимничал и не унижался ни перед кем, что не нравилось кое-кому из вышестоящего начальства. Был на высоте, летал смело, вел воздушные бои и считал: преклоняться и угодничать незачем. За чужую спину я никогда не прятался, а это ведь хорошо, когда идешь в ногу со временем и честно выполняешь свой долг перед Родиной и кажется, что не страшны завистливые людишки, а у меня они были, так как счет сбитых самолетов противника подходил уже к 40.
Запомнилось как побывал под обстрелом дальнобойной артиллерии противника. Своему врагу не пожелаю — так страшно.
28 августа 1944 года немецкое командование в районе Сандомирского плацдарма установило дальнобойную артиллерию — пушку «Берта» и рано утром обстреляло наши самолеты: было два прямых попадания.
Командование нашей дивизии приняло решение: во 2-й половине дня перебазироваться на аэродром авиадивизии А. И. Покрышкина.
Мы съездили на квартиры в деревню за своими вещами, хотя фактически у нас ничего и не было — только мыло, бритва и кусочки простыни для воротничков.
Поднес к своему самолету парашютную сумку и попросил техника самолета старшину Антона Деревягина положить ее в люк правой плоскости. Он открыл люк, положил мои вещи и в это время начались разрывы снарядов на местах стоянок самолетов нашего авиаполка, притом было отчетливо слышно, когда «Берта» производила выстрел и все ждали, где разорвется снаряд. Помню, прибежал я на КП полка, там были вырыты щели, все разбежались с КП, только слышу настойчивый телефонный трезвон… Принимаю решение улететь, обратно прибежал к своему самолету № 10 (бортовой), вскочил в кабину и начал запускать мотор, мотор «чихал» и не запускался. Техник самолета Деревягин периодически подавал мне сигнал, я выскакивал из кабины и падал на землю. После разрыва — опять в машину, и так несколько раз повторялось, пока не увидел, что бензокран перекрыт. Наконец я открыл бензокран, мотор запустился и маневрируя между рассредоточенными самолетами, я вырулил и взлетел. За мной взлетело еще несколько летчиков нашего авиаполка, пристроились ко мне и улетели мы на аэродром авиадивизии А. И. Покрышкина.
Перед этим вылетом произошла неприятная история. Впереди справа в 30 метрах от моего самолета снаряд попал в самолет с бортовым номером 8 и тот загорелся, технический состав из щелей бросился тушить самолет… В это время снаряд угодил в бегущих и прямым попаданием убил ст. техника-лейтенанта Бушмелева, другие отделались ранениями и контузиями.
На войне смешное и трагичное часто ходят рука об руку. Так и в тот день: Коля Гулаев кое-какие свои личные вещи и ордена положил в самолет за бронестекло, а во время обстрела техник самолета вытащил их, ибо боялся, что снаряд может попасть в самолет и ордена пропадут.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});