Дмитрий Волкогонов - Троцкий. Книга 2

Казалось, прогнозы лидера оппозиции оправдываются: однажды вечером в дом к нему зашел незнакомый человек, назвался инженером, разделявшим взгляды Троцкого. Он расспрашивал о жизни, условиях проживания ссыльных в Алма-Ате, а затем прямо спросил:

— Не думаете ли вы, что возможны какие-либо шаги для примирения?

— Примирения не может быть не потому, что я его не хочу, а потому что Сталин не может мириться…[146]

Посетитель скоро ушел и более не появлялся. Троцкий понял, что этот человек был послан к нему специально для зондажа. Ссыльный не без оснований полагал, что Сталин едва ли решится на примирение с "левой" оппозицией; ведь это будет истолковано партией как признание его неправоты. Постепенно Троцкий приходил к выводу, что Сталин набрал уже такую силу, что намерен покончить сначала с левым крылом, а потом ликвидировать и правое. Оставаясь при этом формально центристом, Генеральный секретарь ЦК взял на вооружение многое из платформы Троцкого.

Нет, Сталин никогда не вернется к мысли о сотрудничестве с Троцким, ибо слишком велика их личная неприязнь, а точнее, ненависть друг к другу, да и просто физическая несовместимость. Однако Сталин, прагматически используя идеи оппозиции, объективно способствовал размежеванию в рядах. Старые большевики, для которых членство в партии имело чуть ли не мистический характер, готовы были просить прощения у сталинского аппарата. Особенно настаивали на этом Радек и Преображенский. И, наоборот, абсолютно непримиримым был Раковский. Троцкий заметил уже начавшуюся идейную переориентацию Радека.

Лишь меньшая часть троцкистов, преимущественно молодых людей, не верила Сталину, полагая, что курс, заимствованный у оппозиции, генсек реализует грязными методами. Оппозиция продолжала таять. После XV съезда партии за полгода количество сторонников Троцкого, официально порвавших с ним, составило более трех тысяч человек[147]. Остались лишь небольшие группы (в крупных городах), которые занимались нелегальной деятельностью, да колонии ссыльных оппозиционеров, ведущих запоздалые споры о судьбе своих платформ и своей собственной.

А Троцкого продолжали шельмовать. Когда секретарь МГК Угланов заявил, что Троцкий, прикрываясь "мнимой болезнью", продолжает оппозиционную работу, не выдержала уже Наталья Ивановна. В своем резком письме она заявила: что "мнимая болезнь" — это продолжение лжи, из которой создали завесу вокруг ссыльного. Седова-Троцкая (так она подписалась) потребовала прекращения травли мужа…[148]

К осени 1928 года почта, поступавшая на имя Троцкого, резко сократилась. Многие письма исчезали бесследно. Одна из таких утрат была особенно горька для Троцкого. Весной он узнал из письма старшей дочери, Зины, что Нина — младшая дочь — очень больна. Обе они были крайне стеснены в средствах, ютились по углам, подвергались постоянным преследованиям. И старшая, и младшая дочери были фанатичными поклонницами отца, исключительно тяжело переживали удары судьбы, которые обрушились на него. У Нины арестовали мужа, ее саму уволили с работы "за троцкистские убеждения". Она тяжело заболела. Кроме старшей сестры, помочь ей оказалось некому. Для врача пойти к дочери Троцкого было равносильно подписанию себе приговора. Оставшись без какой-либо серьезной помощи, 26-летняя Нина умерла 9 июня 1928 года. Троцкий узнал об этом только через 73 дня! Тяжело заболела и старшая дочь. Но связаться с ней Троцкий тоже не мог. Так долго теперь шла почта в Алма-Ату. Каждое письмо просматривалось, изучалось, копировалось. Специальная группа из ОГПУ обобщала переписку Троцкого и через Менжинского докладывала Сталину. Тот, читая ежемесячные обзоры своей тайной полиции, все больше убеждался в необходимости "положить конец" какой-либо политической деятельности троцкистов на территории СССР.

А Троцкий между тем по привычке выражал по телеграфу протесты, хотя и понимал всю их бессмысленность:

"Москва,

ГПУ Менжинскому

ЦК ВКП(б) ЦИК — Калинину

Больше месяца абсолютная почтовая блокада. Перехватывают даже письма телеграммы здоровье дочери необходимых лекарствах прочее тчк Сообщаю для устранения будущих ссылок на исполнителей кавычках Троцкий Третьего декабря 1928 года"[149].

"Курьер" Троцкого, шофер одной из организаций Алма-Аты, внезапно исчез. Как выяснилось, был арестован. До этого они встречались в общественной бане, где передавали друг другу незаметно свертки с бумагами. Троцкому стало ясно, что связного выследили и арестовали. Ссыльный теперь оказался на голодном информационном "пайке".

В паузах между работой над переводами, ответами на письма, обдумыванием плана большой автобиографической книги Троцкий предавался любимому занятию — охоте. Находясь в "скрадке" на уток, Троцкий в ожидании пролета дичи смотрел на бегущие облака. Немного воображения, и можно увидеть и прочесть в небе обо всем. Оно сейчас напоминало ему жаркое лето 1918 и 1919 годов: Казань, Царицын, бесконечные равнины России…

Здесь, под Алма-Атой, Троцкий составил план будущей автобиографической книги. Как ее назвать? На клочке бумаги Троцкий набрасывает возможное будущее оглавление (отныне этому листу предстоит оказаться в архиве… НКВД):

"а) "Полвека" (1879–1929). Подзаголовок: Опыт автобиографии.

б) "Приливы и отливы". Автобиография революционера.

в) "На службе революции". Опыт автобиографии.

г) "Жизнь в борьбе". Автобиография революционера.

д) "Жить — значит бороться. Автобиография революционера"[150].

Как мы знаем, ни одно из этих названий не украсило автобиографическую книгу Троцкого. Но все рассмотренные варианты были связаны с революцией.

Вместе с сыном и двумя местными охотниками он проводил по нескольку дней в притоках Или, промышляя перелетную дичь. Ссыльному было запрещено удаляться от Алма-Аты более чем на 25 километров. Чтобы отправиться на дальнюю охоту, пришлось испрашивать разрешения.

"Москва, Менжинскому.

Месяц назад ГПУ запретило охоту. Две недели назад сообщили о разрешении. Теперь ограничили 25 верстами, где охоты нет. Полагаю, что здесь недоразумение, сообщаю, что собираюсь на охоту в Илийск, за 70 верст. Прошу указаний во избежание ненужных столкновений.

Троцкий"[151].

Однако высокий чин не удостоил его ответом, и Троцкий проигнорировал запреты.

Оставаясь в течение нескольких дней один на один с Великой Природой, Троцкий временами осознавал всю незначительность и суетность партийных, фракционных и оппозиционных забот. Сразу становились ничтожно малыми Сталин и его камарилья, казались опереточными словесные дуэли вчерашних соратников, куда-то в пустоту проваливались "платформы" и "программы".