Станислав Зарницкий - Боттичелли

Чего после таких призывов можно ожидать? Они вели к тому, что вразумления старших не оказывали никакого воздействия. Над древними обычаями насмехались. Решения Синьории ни во что не ставились — ведь она сама склонилась перед волей Лоренцо. Цехи? Но и здесь происходило то же самое. Тот, кто разбогател, стремился обойтись без них, и это сходило с рук. С ужасом приверженцы освященных веками традиций и обычаев, устоявшегося образа жизни видели, как в город вторгаются новые и непонятные явления. Раньше люди стеснялись хвалиться своим благосостоянием, теперь же выставляли напоказ всю роскошь, растранжиривали богатства, нажитые целыми поколениями. Появились новоявленные богачи, которые, как казалось, видели смысл всей своей жизни в том, чтобы соревноваться в расточительстве с королями, князьями, герцогами. Пала мораль: дамы теперь появлялись в обществе в нарядах, выставлявших напоказ все их прелести, а юноши стали щеголять в рейтузах, скорее обнажавших, чем прикрывавших срам. На древние статуи чуть ли не молились, и Лоренцо радовался, словно несмышленое дитя, получая в подарок извлеченных из земли идолов. Он выставлял их в саду своего палаццо, чтобы все могли поглазеть на это бесстыдство.

Стоит ли после всего этого удивляться, что ежегодно 7 ноября в доме на виа Ларга отмечали «день Платона» и новоявленные язычники, собравшись за столом, читали «Пир» этого философа, в котором, как поговаривали в городе, прославлялись мужеложство и прочие непотребности? А некоторые живописцы под большим секретом рассказывали друзьям, что им предлагали — разумеется, за большие деньги, — рисовать в голом виде именитых гражданок. Попойки и драки стали обычным явлением. Переняв у богачей лозунг «все дозволено», простые горожане норовили доказать свою правоту кулаками. А что сделаешь, если городские власти не прилагали никаких усилий для наведения порядка? Видимо, действительно близилась последняя черта. Флоренция катилась к пропасти, но тем, кто собирался во дворце Медичи, и горя было мало. Проповеди уже не помогали — дьявол и его приспешники в городе были куда сильнее их. Наступали тревожные времена. Вольтерра, по-видимому, была лишь предтечей грядущих смут, ибо добром все это кончиться не могло.

Не только Сандро охватывало смятение чувств, не он один метался между старым, правильным, внушенным с детства и тем смутным, непонятным, неуклонно надвигающимся. Он то впадал в отчаяние, то истово молился о спасении своей заблудшей души. Каялся в не совершенных им грехах, а затем набрасывался на книги древних безбожников, стремясь понять тот мир, в который ему приоткрыли дверь. Его Мадонны становились все отрешеннее от этого мира; они так же, как и он, уходили в свои тайные думы. А спрос на них все рос, ибо они казались последней надеждой на спасение. Даже на церковь сейчас невозможно было положиться. Из Рима приходили малоутешительные вести — сам первосвященник все больше утопал в грехах. Он открыто занимался стяжательством, беззастенчиво торговал должностями, выгодно пристраивал своих многочисленных родственников. Подобно темным и неразумным мирянам, не ведающим, что творят, он тоже бросился собирать картины и статуи, тратя на это деньги, собранные для нужд церкви. Сиксту IV все было мало, он требовал больше, неотвратимо погружаясь в трясину греха сам и увлекая за собою всю церковь. Так что Мадонны действительно были нужны, но способны ли они спасти погрязший в грехе мир?

Издавна во Флоренции в Божьей Матери видели заступницу человечества. Никто не мог сказать, как и когда родилась эта вера, кто решил, что Христос будет жестоким судьей на последнем страшном судилище, сторицей воздавая людям за те мучения, которые они ему причинили. Спастись можно было, только прибегнув к покровительству Пречистой Девы. Люди ждали от нее милосердия, нежности, доброты. Недаром Мадонны Липпи походили на нежных заботливых матерей, стремящихся любой ценой оградить свое чадо от тягот жизни. Фра Филиппо понимал дух времени и знал цену участия в этом суровом мире. Свое умение и веру он передал ученику. За свою жизнь Сандро успел написать около сотни Мадонн, совершенствуясь в мастерстве от одной картины к другой. Христос — грозный судия, — казалось, мало интересовал художника; его властно притягивали нежность, всепрощение, вечная женственность.

Написанная в это жестокое время «Мадонна с причастием» не напоминает прежних его Мадонн. На этой картине ангел подносит Марии пучок колосьев и гроздь винограда — тело и кровь Христову. Все действующие лица поглощены этим страшным даром, их глаза прикованы к нему, их мысли заняты им. Никому нет дела до зрителей: все изображенные всецело захвачены грозным предзнаменованием. Сандро усиливает символику картины, укутав младенца Христа в простынку, намекающую на саван. Да, это совершенно другая Мадонна, непохожая на тех, что были написаны им ранее. Она тоже в смятении, она так же одинока в этом мире.

Картины, написанные Сандро в этот период, все меньше подвергаются критике со стороны его коллег; конфликт с Пьетро Поллайоло, кажется, уже забыт. Во Флоренции Сандро приобретает известность. В заказах у него нет недостатка, однако он по-прежнему не заламывает за свои картины большие суммы. Похоже, он не знает цену деньгам, они не интересуют его. Может быть, это боязнь того, что его могут обвинить в корыстолюбии — грехе, которого он боится столь же сильно, как и гордыни. А может быть, просто потому, что он все еще живет у отца и Мариано по-прежнему считает сына непрактичным, не от мира сего, и прощает ему многое, чего не простил бы никому другому. Он предоставил ему мастерскую в своем доме и в трудные времена поддерживает своими средствами.

Но Мариано уже стар. Все больше он задумывается над тем, как будет жить Сандро, если он умрет. Единственный выход он видит в том, чтобы сын вступил в гильдию живописцев. Пусть эта гильдия не столь могущественна и богата, как другие, но все-таки поможет в трудную минуту. Человек старого закала, Мариано все еще свято верит в дух коллегиальности и взаимопомощи, который характеризовал цехи его молодости. Он заинтересован в этом еще и потому, что уверен: Сандро никогда не накопит денег, чтобы иметь сносную жизнь в старости. В этом он уже убедился. Но Сандро остается глух к его советам и увещеваниям: он не желает никому подчиняться, хочет быть свободным. Его тоже коснулись те изменения, которые произошли во Флоренции. Но желание — это одно, а жизнь — совсем другое. И он тоже обязан подчиняться пока еще существующим цеховым правилам.

Ему теперь нужны ученики, помощники, но он не может их иметь, не став мастером. Это закон, который нельзя преступить. Власти и так закрыли глаза на то, что у него собственная мастерская, которую ему тоже не положено иметь.