София Шуазель-Гуфье - Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе

Опасаясь справедливого возмездия и не зная еще безграничного великодушия Александра, который, проникнувшись религиозными принципами и не желая воздавать злом за зло, отнесся к Франции как к дружеской стране, — большинство жителей страны поспешно бежали, продавая за ничтожную цену самое драгоценное свое имущество. Богатые картинные галереи, прекрасные библиотеки, тысячи редких предметов искусства, — выставлялись в лавках старьевщиков, и вскоре сами торговцы, опасаясь за драгоценные предметы, которых они могли лишиться в один миг, поспешили спрятать их от посторонних взоров. Тревога и страх царили в этом громадном городе, еще не знавшем, какая судьба была приуготовлена ему справедливостью и милосердием союзных государей. Одни лишь сторонники Бурбонов, вполне доверяя великодушию союза монархов, предавались надеждам и открыто выставляли белую кокарду, знак единения во имя правого дела.

30 марта, в памятный день капитуляции маршала Мармона, мэры города Парижа явились в главную квартиру русского императора. Принимая их, государь приветливо сказал им: «Мы воюем не с Францией, а с тем, кто, назвавшись нашим другом и союзником, трижды предал нас; с тем, кто напал на наши государства, опустошил их и оставил на своем пути следы, которые изгладит одно лишь время. Я люблю французов, — прибавил Александр, — и признаю среди них одного лишь врага — Наполеона. Париж может рассчитывать на мое покровительство. Лишь отборная часть наших войск вступит в пределы вашего города. Я хочу воздать добром за зло. Франции необходимо прочное правительство, которое бы обеспечило ее спокойствие и спокойствие Европы».

Восхищенные этим приемом, мэры передали Парижу благожелательные и миролюбивые слова победителя и друга французов. Наконец, присутствие Александра окончательно вернуло доверие во все сердца. 31 марта союзные войскf вступили в Париж. Шествие открывали несколько эскадро нов кавалерии; за ними следовал Александр, сопровождаемый прусским королем, Великим князем Константином, князем Шварценбергом и блестящим штабом. Затем, в наилучшем военном порядке, шла многочисленная колонна, состоявшая из отборной инфантерии, кавалерии и артиллерии императорской гвардии. Благоприятствуемое чудной погодой, это блестящее войско дефилировало по предместью Сен-Мартен, по бульвару и площади Людовика XV и остановилось на Елисейских полях, при многократных кликах: «Да здравствует Александр! Да здравствует король Пруссии! Да здравствуют Бурбоны!» — Александр вступал в Париж победителем, во главе своих торжествующих войск, и между тем, судя по толпам народа, поспешно собиравшимся, чтобы созерцать его вдоль пути, восхищаться величественной красой, кротким и приветливым лицом этого героя человеческого рода, — можно было принять Александра за возлюбленного монарха, который возвращался в свою столицу по окончании счастливой и славной войны и которого приветствовали его подданные. Какая минута! Какое торжество! Как простительно было бы при таких обстоятельствах минутное опьянение! Но недоступное гордости сердце Александра отсылало эту славу Тому, от Кого исходит всякая слава, и благословляло направившее шаги его Провидение.

В самый день своего вступления в Париж Александр напечатал следующую декларацию: «Войска союзных держав заняли столицу Франции. Союзные государи принимают пожелания французского народа. Они объявляют, что если условия мира нуждались в прочных гарантиях, когда речь шла о том, чтобы сдержать честолюбие Бонапарта, условия эти должны быть более благоприятны, если Франция, вернувшись к мудрому правительству, сама даст обеспечение мира. Посему государи объявляют, что они не вступят в переговоры с Наполеоном Бонапартом или с каким-либо членом его семьи; что они уважают неприкосновенность прежней Франции, какой она была при своих законных королях.

Они готовы сделать и более того, ибо они по-прежнему признают тот принцип, что для счастья Европы Франция должна быть великой и сильной; и они признают и обеспечат ту конституцию, которую Франция изберет для себя. Поэтому они предлагают сенату назначить временное правительство, которое могло бы отправлять административные функции и подготовить конституцию, соответствующую потребностям французского народа. Выраженные мной намерения разделяются и другими державами.

Александр Нессельроде Париж, 31 марта, три часа пополудни»

Сенат, который раньше все также невозмутимо склонялся перед деспотической волей Наполеона, — сенат, стряхнув с себя, наконец, угнетавшее его иго, объявил Наполеона и его семью низложенными и освободил народ от присяги верности.

Император дал аудиенцию депутации сената. «Государь, — сказал один из членов депутации, — мы давно ожидали Ваше Величество». Как благороден был ответ Александра: «В этом промедлении вина падает на доблесть французов». Александр повторил, что он — друг французов; что справедливость, так же, как и разум, требует, чтобы Франция избрала себе конституцию, соответствующую просвещенному веку; что и он, и союзные государи обещают свое содействие мудрым и справедливым предначертаниям французского народа.

ГЛАВА XVI

Продолжение предшествующей главы. Странные доказательства доверия, данные Александру жителями Парижа. Разные эпизоды

При вступлении союзных войск в Париж тысяча пятьсот человек французской армии, взятые в плен в окрестностях города, ждали на бульваре, чтобы решили их судьбу или, вернее, их место назначения, когда поспешно подбежавшие русские офицеры закричали им: «Французы, вы свободны, император Александр дарует вам свободу именем вашего короля, Людовика XVIII. Вы можете возвратиться к вашим очагам». Это был благородный и деликатный способ намекнуть французскому народу на тот выбор, который он уже сам произвел в глубине души, при падении Наполеона. Французские солдаты тотчас закричали: «Да здравствует король!» и попросили белую кокарду. Тогда дамы высшего общества принесли белое знамя, на котором эти добрые воины принесли присягу Людовику XVIII.

Когда Александр переходил Вандомскую площадь, взоры его внезапно были поражены красивым памятником, возведенным искусством в честь гордыни, победы и мощи, соединившихся в личности Наполеона, в честь монарха, внушавшего такой страх, в честь гордого завоевателя', который, в силу превратности человеческих судеб и под влиянием созидателей его карьеры, в ту самую, быть может, минуту, когда счастливый и скромный его соперник созерцал его великолепное изображение, — подписывал акт отречения, лишавший его величия и верховной власти… Обращаясь к окружавшим его лицам, Александр сказал им, улыбаясь: «Если б я был вознесен так высоко, у меня закружилась бы голова»[12].