София Шуазель-Гуфье - Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе

В аудиенции, данной Институту, Александр сказал, в ответ на речь Лакретэля, что «он всегда отдавал должное трудам и прогрессу французов в науках и искусствах; что несчастья Франции он не приписывал ученым и что он вместе с ними радуется, что они получили, наконец, свободу мысли. „Мое счастье, — сказал далее Александр, — мое единственное желание — быть полезным человеческому роду. Вот единственный двигатель, который привел меня во Францию.“ Император Александр, так же, как и прусский король, почтил своим присутствием публичное заседание Института и выслушал при этом похвальные речи Петру Великому и Фридриху II, речи, к которым президент искусно присоединил хвалу их августейшим преемникам.

Его Величество беседовал затем с некоторыми членами Института, с Сюаром, Вильменом, который еще не принадлежал к этому знаменитому обществу, но уже выдвигался своими юными, прекрасными дарованиями[15].

Император Александр принял также депутацию от Общества поощрения искусств и ремесел; во главе ее был известный ученый Шанталь. Он благодарил государя за покровительство, которое он соблаговолил оказать всем городским учреждениям при своем вступлении в Париж. Император ответил Шанталю: „Я от души желаю, чтобы искусства и наиболее полезные ремесла распространились по всей поверхности земного шара, и я высоко ценю всех тех, кто стремится содействовать своими талантами достижению этой благородной цели“.

Движимый не столько любопытством, сколько серьезным интересом, Александр посетил в Париже все учреждения, посвященные наукам, искусствам, промышленности, человечеству. Везде присутствие государя, его приветливость, его речи вызывали чувства удивления и восторга, внушали к его личности самое нежное благоговение.

Ученые всех сословий, самые даровитые писатели постоянно восхищались его тонким, изящным, наблюдательным умом, светлыми суждениями, проявлявшимися в каждом ответе Александра; и они изумлялись, с каким благородным изяществом, естественным красноречием выражался русский государь на языке, который сами они постоянно изучали.

Осматривая приют для женщин, лишившихся рассудка из-за любви, Его Величество пожелал знать, много ли там несчастных созданий, потерявших разум вследствие чрезмерной и плохо направленной чувствительности. При этом директриса ответила ему: „Ваше Величество, до сих пор их было немного, но можно опасаться, что число их возрастет с той минуты, как Вы вступили в Париж“.

Я как бы вижу императора Александра, улыбающегося и краснеющего в ответ на эти слова.

Когда государь посетил Монетный дом, в его присутствии была выбита медаль, с одной стороны изображавшая первую букву его имени, со следующей надписью вокруг: „Восстановителю Европейского мира“. На друтой стороне медали изображен был французский герб, при следующих словах: „В апреле 1814 года Франция вновь вступила в великий союз Европейских держав“. При посещении Лувра и Тюильрийского дворца император Александр остановился в так называемом салоне „Мира“ и со своей тонкой улыбкой сказал сопровождавшим его лицам: „Зачем был Наполеону этот салон?“ В самый день вступления государя в Париж, и по его приказу, добродетельный епископ Тройский (Булонский аббат) был освобожден из заключения, которому подверг его Бонапарт. Раздражительно-тщеславный Наполеон оскорбился правдивой речью, которую держал в его присутствии достойный священнослужитель, которого никакая угроза не могла запугать. Император Александр пригласил к своему столу почтенного директора Института для глухонемых аббата Гикара, которого он раньше наградил орденом Св. Владимира, — орденом, который Наполеон особым приказом воспретил ему носить.

Александр любил отмечать и награждать заслуги во всех классах общества. Он осыпал знаками своего благоволения вдову своего воспитателя Лагарпа и, посетив г-жу Лагарп, он с удовольствием говорил ей о своем чувстве признательности к просвещенным заботам человека, утрата которого еще была ему чувствительна. Гордясь покровительством, которое оказывал им Александр, художники спешили воспроизвести благородные черты этого гения мира; и вскоре появился его бюст с такой надписью: „Alexandro Russiarum omnium imperatori memores Galliarum populi“.

„Iura pater populo, diademata regubus ultor,Evropae pacem, templis sua numine reddit“.

Желая также выказать свое участие находившимся в Париже полякам, Александр предложил княгине Яблоновской дать бал, чтобы всех соединить в его присутствии. На этом собрании, где присутствовали также многие литовцы-эмигранты, Александр выказал все свойственные ему привлекательные качества; своим великодушным образом действий он хотел доказать, что девизом его сердца было любить и прощать. „Мое счастье, — говорил этот прекрасный государь, — заключается в счастье человеческого рода“.

Уже граф д'Артуа приехал в Париж, где присутствие его произвело сенсацию, когда император Александр пожелал дать Парижу великий пример, воздав благодарность Провидению за его поддержку и милости.

На площади Людовика XV, — площади, навсегда памятной в кровавых страницах истории революции, должно было совершиться, по приказанию Александра, торжественное священнослужение. Семь православных пастырей церкви, при соучастии Императорской капеллы, отслужили церковную службу с подобающей торжественностью, в богато украшенном алтаре, перед которым продефилировали войска, возвращавшиеся с блестящего смотра. Громадная толпа собралась, чтобы созерцать это зрелище, вызывавшее своей новизной естественное любопытство парижан. Как только государи вступили в алтарь, тотчас звучные голоса запели благодарственный молебен; воздух наполнился благоуханием ладана, и государи, так же, как их войска, опустились на колени, чтобы получить благословение свыше и склониться перед тем, кто дает власть королям.

Когда Людовик XVIII, возвращенный Франции, вступил на престол своих предков, император Александр отправился к нему на встречу, в Компьень. Он приехал без свиты, в сопровождении лишь одного своего адъютанта Чернышева. Принц Конде встретил Его Императорское Величество на лестнице и провел государя в гостиную, где его ждал французский король. Свидание двух монархов было столь же трогательное, сколько дружеское; беседа их явилась излиянием двух благородных сердец. По просьбе французского короля Александр тотчас даровал свободу ста пятидесяти тысячам французов — находившимся в России военнопленным. „Под какими бы знаменами они ни сражались, — сказал Людовик XVIII, — но они несчастны, и я должен относиться к ним как к своим детям“.