Мои гуси-лебеди [рассказы о детстве] - Георгий Дмитриевич Гулиа
Володе, как видно, надоело валять дурака, то есть строить из себя недомогающего мальчика. Он шепотом предлагает мне поймать на удочку тех самых рыбок под мосточком Джарагетти.
— А где взять удочку, Володя?
Он бьет ладонью по карману коротких брюк. Черт возьми, этот Володя — настоящий фокусник! Чего только нет в его карманах!..
Бабушка целует нас в макушки и отправляет на ту сторону улицы, к Джарагетти. Она хочет избежать скандала — у мамы может лопнуть терпение. Все-таки тетя Маруся не должна оставаться без воды — дело есть дело. А в настоящий момент оно зависит целиком от нас. (Мама сама готова взяться за ведра, но она не оправилась еще от болезни, которую перенесла на ногах.) Она часто говорила:
— Лучше сделать самой, чем просить этих мальчиков.
На мосточке Володя показывает мне рыбок — таких юрких живчиков. Они ловко шныряют меж замшелых камешков. С трудом отрываемся от привлекательного рыболовства и шагаем за водой.
Собака начинает рычать. Но она, кажется, прочно привязана, а иначе давно бы бросилась на нас. Она злая, как лев.
— Вурдалак! — обзывает ее Володя.
Самое неинтересное в нашем теперешнем занятии — это глядеть на то, как неторопливо вытекает вода из медного крана. Вот если бы провели воду к нам во двор?!
— Воду? — говорит Володя. — А зачем?
— Как зачем?
Володе, кажется, не до поды. Его голова сейчас занята чем-то другим. Возможно, головастиками…
— Боже мой, как они мучают меня! — Это опять мамин голос.
Я поторапливаю Володю.
— Лучше поторопи кран, — говорит Володя. Действительно, при чем Володя, если вода течет как дохлая?
Вскоре мы с братом возвращаемся, неся по ведру в каждой руке. Они довольно тяжелые, черт возьми! Ручки режут ладони. И кому нужна эта идиотская постирушка?!
Понемногу бак наполняется водой. Уже много воды, а прачка все требует: еще, еще!
— Тетя Маруся, вам нужно целое море? — всерьез интересуется Володя.
Она хохочет:
— Ого! Какой смешной ты, Володя! Правда: мне нужно цельное море!
Я ущипнул Володю: нельзя ли придержать язык за зубами? Володя бьет меня ведром по колену. Чуть не покалечил меня.
— Идем за калитку, — говорю я сердито.
Он согласен. И мы сцепляемся так, что бабушка не в состоянии разнять нас. Она кличет на помощь маму. Нет, это нам не в жилу! И мы с братом быстро приходим в себя и живо отправляемся к Джарагетти.
Однако собака уже на свободе и сквозь кованую решетку калитки кажет нам свой длинный и красный, как перец, язык.
Мы садимся на мосточек, предварительно крикнув бабушке, что боимся собаки.
Бабушка Фотинэ переходит пыльную улицу, вызывает мадам Джарагетти и ведет с нею переговоры по поводу собаки. И тут выясняется, что мы с братом и еще какими-то хулиганами разбили у нее окно. Не далее, как вчера…
Бабушка грозит нам кулаком. Однако находит общий язык с мадам Джарагетти, и собака вновь посажена на цепь.
В это самое время мимо проходит кривой газетчик. (Он по вечерам бегом разносит газеты, трубным гласом оповещая горожан о самоважнейших событиях.) Это великовозрастный верзила. Он поет, сплевывая через нижнюю губу:
Катеринка молодая
Сына родила,
Не кормила, не поила,
В море бросила…
Поравнявшись с нами, останавливается, молча глядит одним глазом на нас и на наши ведра.
— Семь верст до небес — и все лесом, — неожиданно изрекает он. И спрашивает: — Гайка держит?
Мы с братом ничего, ровным счетом ничего не понимаем: какие версты, какие небеса, какой лес и при чем здесь гайка?
— Гайка-беш? — снова спрашивает он. Пополам по-турецки, что можно понять так: «Гайка-пятерочница?»
Мы не знаем, что и сказать…
Но, как видно, его никакая гайка не интересует, и он тут же продолжает свой марш, напевая:
Катя, Катя, Катерина —
Нарисована картина.
Катя — душка, Катя — свет,
Катя — розовый букет…
А солнце уже высоко над горою Самата-арху. Тополя не шевелятся, стоят, как огромные свечи — ровно-ровно. Словом, зной августовский…
— Нам повезло, — весело говорит тетя Маруся, — белье высохнет в один момент.
— Да, да, — вторят ей женщины. — Елене Андреевне всегда везет.
— Довольно? — спрашиваю тетю Марусю, вылив очередную порцию воды в бак.
Тетя Маруся, не поворачивая головы, бросает: «Нет».
Мы с братом снова и снова бредем к Джарагетти. И Володя задумчиво произносит несколько мудрых слов:
— А все-таки хорошо иметь кран во дворе…
Слава богу, наконец-то сообразил! Посмотрим, что он запоет, когда придется таскать ведра еще дня два. Ведь это же постирушка, постирушечка, черт бы ее побрал!
ЛИК ДЖИГИТА
Нури Акаба
Тетерь-то я знаю, что тянуло меня к живописи и к рисованию вообще. Это был зов предков, явление атавистическое, спрятанное где-то глубоко-глубоко в моих генах. Среди скопления разных там черточек, птичек, запятых и прочих значков, доставшихся мне от рыб, земноводных, парнокопытных, неандертальцев и прочих орангов, была некая особая закавыка, начертанная на генах неким жителем чоуской или сухумской пещеры, на досуге рисовавшем на каменной стене или валуне при помощи каменного резца. Словом, и меня с детства неведомая сила влекла к искусству доисторического предка. Однако в отличие от него, от предка, в моем распоряжении имелись: а) грифельная доска с грифелем, б) бумага и карандаш, в) кисти и акварельные краски, купленные в магазине Гогиджановой и г) несколько тюбиков масляных красок.
Комплект журнала «Пробуждение» на моей ранней стезе служения искусству сыграл особую роль. Начать хотя бы с того, что было очень увлекательно пририсовать жирным карандашом усы красивым женщинам, изображенным на журнальных страницах, или удлинить усы и бороды усатым и бородатым мужчинам.
В один прекрасный день отец сделал мне недвусмысленное замечание и подал грифельную доску, а журналы спрятал в шкаф. Потом он взял в руки грифель, и, не отрывая его от доски, изобразил лебедя. Это было чудо!
Я попытался подражать отцу и тоже изобразил, но не лебедя, а, скорее, свинью, настоящего хряка. Однако все изменяется на свете согласно учению древнегреческого философа: со временем мой хряк обрел очертания если не лебедя, то уж во всяком случае гуся или утки.
Мало-помалу я стал шагать через века человеческого развития и приблизился к сахарским наскальным изображениям. Мои человечки и животные то прыгали весело, то смиренно отдыхали.
Наконец
