Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер
В июне Александр Николаевич восстановил утраченные тексты, но вопреки просьбам композитора далее писать либретто он не стал – его в итоге составил сам Чайковский. Партитура оперы была завершена к середине лета 1868 года. Но уже в декабре 1867 года (за полгода до окончания сочинения) во Втором симфоническом собрании РМО под управлением Николая Рубинштейна прозвучал оркестровый фрагмент «Воеводы» – Антракт и Танцы сенных девушек. Вскоре этим же эпизодом продирижировал сам Чайковский. Это был концерт в пользу пострадавших от неурожая и первое выступление Петра Ильича в Москве в качестве дирижера. Естественно, Чайковский волновался, это чувствуется в написанном накануне письме брату Анатолию:
«В понедельник здесь в Большом театре дается большой концерт в пользу голодающих, на котором я сам буду дирижировать “Танцами”. Должно быть, будет скверно, потому что я все более и более убеждаюсь в совершенной неспособности управлять оркестром. Но от просьбы нельзя было отделаться. Притом вещью продирижировать нетрудно»[235].
В сентябре 1868 года начались репетиции оперы «Воевода» в московском Большом театре – для Петра Ильича это был совершенно новый опыт. Он писал:
«Дела у меня гибель. Третьего дня неожиданно получаю повестку явиться в театр. Каково было мое удивление, когда я узнал, что уже перед тем было 2 хоровые репетиции моей оперы, а вчера назначена была первая считка для солистов. Я на ней присутствовал и аккомпанировал певцам. Представь себе, что Гедеонов[236] велел приготовить оперу к 11 октября, и теперь все здесь помешались на том, чтобы желание его превосходительства исполнилось. Я крепко сомневаюсь, чтобы в один месяц можно было выучить вещь столь трудную, и заранее ужасаюсь при мысли о той беготне и возне, которую мне придется испытать. Репетиции будут каждый день. Певцы все очень довольны оперой»[237].
За день до премьеры, очевидно находясь в волнении, Чайковский делился с братом Анатолием:
«Я теперь в больших хлопотах. “Воевода” ставится; каждый день репетиции, и я едва нахожу время успевать везде, где нужно; этим объясняется и мое долгое молчание. Опера идет покамест плохо, но все относятся к ней с большим старанием, так что можно надеяться на порядочный результат. Меньшикова[238] будет очень хороша; особенно хорошо она поет во 2-м действии песню “Соловушко громко свищет”! Тенор также очень недурен, но бас плох. Если опера сойдет хорошо, я постараюсь устроить, чтоб вы оба приехали в Москву на Масленице»[239].
Итак, оперный дебют Чайковского состоялся 30 января 1869 года на сцене Большого театра. Автор изложил свои впечатления о премьере «Воеводы» в письме Модесту:
«Опера моя прошла очень благополучно; несмотря на пошлейшее либретто, она имела блестящий успех. Меня вызывали 15 раз и поднесли лавровый венок. Исполнена она довольно изрядно; но в первом акте произошла ужасная путаница: тенору два раза делалось дурно (он перед тем от боли нарывавшего пальца несколько ночей не спал); если б не Меньшикова, которая его поддерживала в своих руках, как маленького ребенка, то пришлось бы опустить занавес. Вчера я получил несколько благодарственных писем, из коих некоторые я сохраню до нашего свидания»[240].
Среди поддержавших оперный дебют Чайковского был знаменитый актер Пров Садовский, приславший композитору в день премьеры «Воеводы» следующее поздравление:
«Многолюбимый Петр Ильич!
Поздравляю с успехом!
Многолюбящий Садовский
Воздержно пий, мало яждь,
Здрав будеши.
Твори благо, бегай злаго.
Спасен будеши!»[241]
Именно в случае с «Воеводой» Чайковский впервые в полном масштабе на себе почувствовал силу критики – премьеру оперы освещали несколько корреспондентов, которые отмечали не только достоинства произведения, но и разбирали замеченные ими недостатки. Среди авторов одной из рецензий был Герман Ларош, друг композитора и однокашник по Санкт-Петербургской консерватории.
«Автор новой оперы, данной в бенефис г-жи Меньшиковой, П. И. Чайковский, хорошо известен публике и особенно московской, среди которой он начал свое композиторское поприще. Произведения его, игранные на концертах Р. М. О. преимущественно, всегда награждались успехом, а некоторые из них (как 2-я и 3-я часть его симфонии, игранной в концерте 3-го февраля прошлого года) даже успехом, выходящим из ряда обыкновенных. И действительно, в них выказались прекрасные стороны, много обещающие в будущем. Помимо технических достоинств, помимо разнообразной, тонко обдуманной инструментовки, в них преобладает общий тон, на них был общий отпечаток, ими высказывается личность музыкальная. Мягкие и изящные линии, теплое и женственно-нежное чувство, благородство, чуждое избитой тривиальности, – вот свойства лучших из сочинений Чайковского, слышанных нами и обрисовывающих характер его таланта. Где, по роду задачи, он не мог выражать эти преобладающие стороны своего таланта, он нередко впадал в холодность и искусственность, что обыкновенно случалось с ним в местах, долженствовавших быть энергического свойства; но прекрасная художническая личность оправдала свои отрицательные стороны сторонами положительными и была любезна и симпатична даже в своей односторонности. Таким узнали мы его из симфонических произведений; теперь же он выступает на оперном поприще и на этом более обширном поприще еще более оправдывает суждение, которое мы вывели из его инструментальных сочинений. Прежде всего надо заметить, что избранное им либретто поставило его в самое невыгодное положение как сценического композитора. Музыкант иногда, в минуту несосредоточенной мысли и неполного, смутного настроения, выбирает себе слова или сюжет, обреченные на бесплодность, и начинает свою композицию, увлекается работой, вдохновляясь чисто музыкально, но, приписывая свое вдохновение словам и сюжету, мало-помалу втягивается и сживается с ложной задачей, от которой чем дальше, тем бессильнее отречься. Нечто подобное случилось с г. Чайковским, избравшим для сюжета своей оперы драму Островского “Воевода”. Пьеса эта основана на самой ничтожной, избитой фабуле, которая, однако, никого не интересуя и не смущая, скрывается под множеством пестрых деталей бытовой обстановки. Эта обстановка чрезвычайно любопытна, и прекрасный язык Островского сообщает ей тот реальный, осязательный колорит, которым так отличаются все произведения этого писателя. В оперном либретто, переделанном из драмы и послужившем для музыки Чайковского, эта бытовая обстановка совсем выкинута. <…> В общем же чувствуется еще иной недостаток: г. Чайковский образовался слишком исключительно на немецких образцах: в его стиле явно слышится сродство его с новейшими подражателями Шумана, а отчасти и с А. Рубинштейном. Каковы бы ни были недостатки “Воеводы” Островского, но, во всяком случае, несомненно, что эта пьеса проникнута чисто русским тоном. Музыка же Чайковского, колеблющаяся между немецким (преобладающим) и итальянским стилем, более всего чужда этого русского отпечатка. При малом развитии у нас музыкального сочинения, при необходимости прежде всего усвоить то, что сделано на Западе, в таком отсутствии народного стиля не было бы еще большой беды. Но от времени до времени
